Джеймс Джойс - Собрание ранней прозы

— Теперь, когда ты подписал петицию о всеобщем мире, — сказал Стивен, — я думаю, ты сожжешь ту маленькую тетрадочку, что я у тебя видал.

Поскольку Давин молчал, Стивен начал цитировать:

— Фианна, шагом марш! Фианна, правое плечо вперед! Фианна, отдать честь, по номерам рассчитайсь, раз, два!

— Это другое дело, — сказал Давин. — Прежде чего бы то ни было, я ирландский националист. А ты вот от всего в стороне. Ты, Стиви, уродился насмешником.

— Когда вы поднимете очередное восстание, вооружась клюшками, — сказал Стивен, — и вам нужен будет неизбежный стукач, ты мне скажи. В нашем колледже я тебе подыщу парочку.

— Я тебя никак не пойму, — сказал Давин. — То я слышу, как ты поносишь английскую литературу. Теперь поносишь ирландских стукачей. Потом, что у тебя за имя, что у тебя за идеи… Да ты вообще ирландец или нет?

— Давай сходим вместе в архив, и я тебе покажу родословную моей семьи, — сказал Стивен.

— Тогда будь с нами, — сказал Давин. — Почему ты не изучаешь ирландский? Почему ты бросил классы лиги после первого же занятия?

— Одна причина тебе известна, — ответил Стивен.

Давин покачал головой и засмеялся.

— Да ну, брось, — сказал он. — Это что ли из-за той девицы и отца Морана? Да это же все ты сам выдумал, Стиви. Они просто разговаривали и смеялись.

Помолчав, Стивен дружески положил руку Давину на плечо.

— Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? — сказал он. — В то первое утро, когда мы встретились, ты меня спросил, как пройти в деканат, причем сделал ударение на первом слоге. Помнишь это? А помнишь, как ты тогда к каждому иезуиту обращался «отец мой»? Я иногда спрашиваю себя: Такой же ли он невинный, как его речь?

— Я человек простой, — сказал Давин. — Ты это знаешь. Когда ты мне в тот вечер на Харкорт-стрит рассказал все эти вещи про свою жизнь, ей-богу, Стиви, я потом есть не мог. Мне до того было плохо. Я полночи заснуть не мог. Зачем ты мне это все рассказал?

— Вот спасибо, — промолвил Стивен. — Ты хочешь сказать, что я чудовище.

— Да нет, — сказал Давин. — Но лучше бы ты мне не рассказывал.

За спокойным покровом дружелюбия Стивен начал вскипать.

— Этот народ, эта страна, эта жизнь породили меня, — сказал он. — И я себя буду выражать, каков я есть.

— Попробуй быть с нами, — повторил Давин. — В душе ты ирландец, но у тебя гордости слишком много.

— Мои предки отреклись от своего языка и приняли другой, — сказал Стивен. — Они позволили кучке чужеземцев поработить себя. И ты воображаешь, что я своей жизнью и своей личностью буду расплачиваться за их долги? Чего это ради?

— Ради нашей свободы, — сказал Давин.

— Со времен Тона и до времени Парнелла, — сказал Стивен, — не было ни одного честного, искреннего человека, который бы отдал вам свою жизнь, молодость, свои чувства — без того, чтобы вы его не предали или бросили в нужде или ославили или променяли бы на кого-нибудь. И ты мне предлагаешь быть с вами. Да пропадите вы все.

— Они погибли за свои идеалы, Стиви, — сказал Давин. — Но придет и наш день, поверь мне.

Поглощенный своими мыслями, Стивен минуту помолчал.

— Душа впервые рождается, — заговорил он задумчиво, — в такие минуты, о которых я тебе говорил. Ее рождение медленно и окутано мраком, оно таинственней, чем рождение тела. Когда же душа человека рождается вот в этой стране, на нее набрасывают сети, чтобы не дать ей взлететь. Ты говоришь мне о национальности, языке, религии. Я постараюсь избежать этих сетей.

Давин выбил пепел из своей трубки.

— Слишком заумно для меня, Стиви, — сказал он. — Но родина — это для человека на первом месте. Ирландия прежде всего, Стиви. Поэтом или мистиком ты можешь быть потом.

— Знаешь, что такое Ирландия? — спросил Стивен с холодной яростью. — Ирландия — это старая чушка, что жрет своих поросят.

Давин поднялся с ящика и направился к играющим, грустно покачивая головой. Но через минуту грусть у него уже прошла, и он с жаром принялся спорить о чем-то с Крэнли и двумя игроками, которые закончили партию. Они уговорились сыграть вчетвером, причем Крэнли настаивал, чтобы играли его мячом. Ударив им два-три раза о землю, он сильно и ловко послал мяч в конец площадки, откликнувшись на донесшийся стук:

— Душу твою!

Стивен стоял рядом с Линчем, пока счет не начал расти; потом дернул Линча за рукав, предлагая уходить. Линч подчинился со словами:

— Поелику трогаем, как выражается Крэнли.

Стивен улыбнулся скрытому выпаду. Они прошли снова через сад и, миновав холл, где трясущийся швейцар прикалывал объявление на доску, вышли наружу. У подножия ступеней они остановились; Стивен извлек пачку сигарет и предложил спутнику закурить.