Меир Шалев - В доме своем в пустыне

Первые перья морского лука уже торчали в расселинах скал, и Дядя Элиэзер, никогда не упускавший возможности показать, что его не зря прозвали автодидактом, тут же объяснил, как узнать дату по виду семян в луковых соцветиях — выше тех, которые уже осыпались, и ниже тех, что еще не распустились. Маленькие осенние тучки мирно паслись в небесах, и Дядя Элиэзер тотчас предсказал по их виду, что предстоящая зима будет дождливой, а отсюда перешел к истории и сообщил, что «вот здесь поднималась солдатня этого римского злодея Тита [73] Тит Флавий Веспасиан — римский император (79–81 гг. до н. э.), — в 70 году до н. э. римские легионы под его командованием взяли Иерусалим и сожгли Иерусалимский храм. , чтобы разрушить наш Иерусалим».

Когда маленькая компания проходила вблизи каменоломни в дир-ясинской долине, работавшие там каменщики заметили два красных пятна — головы Элиэзера и его сестры, которые резко выделялись на фоне серых в конце лета окрестных холмов. Они бросили свои баламины [74] Баламина — инструмент каменщика, тяжелый металлический стержень с заостренным концом, вроде лома. и вышли на дорогу, чтобы посмотреть, кто это идет.

Высокий худой каменщик с большой запыленной бородой крикнул идущим:

— Привет, товарищи!

— Привет, — ответили они.

— Может, присядете выпить с нами чашку чая?

Рыжая Тетя, которую никогда не влекло ни к простым рабочим, ни к сидению на земле, поспешила заявить: «Мы торопимся». Но остальные сказали: «С большим удовольствием» — и присели, и тогда каменщики разожгли костер из маленьких веток и поставили на него чайник.

У Отца в рюкзаке было несколько бисквитов и банка сгущенного молока, и он добавил их к хлебу, сыру, луку и маслинам, которые каменщики разложили на расстеленном на земле брезенте.

— Меня зовут Гальперин, — представился бородатый каменщик. Он был в белой, подпоясанной веревкой рубахе на голое тело. Потом он добавил, что все называют его «Борода», из-за почтенного возраста, и спросил каждого, сколько сахара ему положить.

Рыжая Тетя сказала:

— Побольше сахара и поменьше молока, пожалуйста, — и Борода улыбнулся.

— Могу я задать вам личный вопрос, девушка? — спросил он и еще до того, как она ответила, указал на Дядю Элиэзера: — Ты и этот мужчина, этот рыжий, — вы брат и сестра или муж и жена?

— Мы брат и сестра, — ответил Элиэзер.

— Это я его жена, — вмешалась Черная Тетя.

— А вы нахал, — сказала Рыжая Тетя.

Все это время Авраам сидел сзади, молчал и не спускал глаз с Рыжей Тети. Но теперь он вдруг произнес, громко и ясно:

— Хорошая новость.

Его товарищи посмотрели на него с изумлением, потому что Авраам слыл человеком молчаливым и застенчивым и никогда не смотрел женщинам прямо в глаза.

— Что ты сказал, Авраам? — спросил Борода.

— Я сказал: «Хорошая новость».

— Почему?

— Потому что мужа и жену, которые так походят друг на друга, ни за что нельзя разлучить, — сказал Авраам. — Но если они только брат и сестра, может, мне удастся завоевать ее сердце.

Воцарилось молчание, бледность вытеснила краску на лице Авраама, Дядя Элиэзер вытащил блокнот, записал в нем несколько слов и сказал: «Всегда можно узнать что-то новое», — а Рыжая Тетя встала, отряхнула платье и отошла в сторонку, ожидая, пока они кончат есть и пить.

«Что вы скажете на это?» — спросил Отец потом, когда они продолжили свой путь, и Мать ответила, что молодой каменотес прав, трудно разлучить мужчину и женщину, если они похожи, — «как, например, я и ты, два лилипута», — а Черная Тетя все смеялась, плевалась косточками фиников и метко стреляла из пращи по желтой собаке, которая появилась невесть откуда и теперь брела за ними, злобно скалясь и прижав хвост.

Рыжая Тетя промолчала, а две недели спустя, когда все давно уже позабыли всю эту историю, она обнаружила на ступеньках своего дома очаровательный каменный кубик, высеченный и обработанный рукой подлинного мастера. Она подняла его. Сильный жар разлился по ее руке, и странное спокойствие, с примесью страха, вошло в ее кровь.

В моей памяти вдруг всплывает образ продавца сладостей. По четвергам он появлялся в нашем квартале, брел со своей тележкой средь невзрачных серых домов и выкрикивал:

Так он шел и покрикивал, разукрашивая унылую серость квартальных стен красными пятнами своих сахарных петушков, а потом уходил.