Виктория Трелина - Жила-была девочка - Повесть о детстве прошедшем в СССР

Там где море грёз, пляжи и бескрайний океан…»

Я напеваю её постоянно, потому что эта песня сейчас самая модная. А я хочу казаться классной девчонкой, а не просто примерной хорошисткой.

Мы с Нинкой на веранде сочиняем тайный язык. Такой, чтобы был понятен только нам. Тайн у нас с ней много. Вот, например, сегодня в буфете мы нашли нашатырный спирт, теперь нюхаем его по очереди. В ноздри бьёт режущая струя, и текут слёзы. От спирта и от смеха.

За окном жаркий полдень, слышно, как гудят пчёлы на пасеке. По стене, рядом с Нинкой ползёт гусеница. Она, не долго думая, берёт её в руки. Меня передёргивает. Никогда не беру в руки всякую гадость, вроде всевозможных жучков и лягушек.

– Хочешь, стишок расскажу? – Нинка вскакивает и бежит проверять, нет ли кого за дверью.

– Хочу, – я уже знаю, что стишок будет неприличным. Стыдно сказать, но неприличные мне нравятся больше, чем хорошие.

– По стене ползёт червяк, Все колени обосрал, Ну и пусть себе ползёт, Может там его гнездо.

– И не складно, у тебя в трусах прохладно, – говорю я. Такие дурацкие стишки я не люблю.

– Всё складно, – обижается Нинка.

– Что тут складного? – я пытаюсь доказать сестре, что складно – это когда окончания у слов одинаковые.

– Умная, умная – по горшкам дежурная, – Нинка не хочет слушать мои объяснения.

Да, я умная, я и сама это знаю. Но показывать это всем, наверное, правда, не стоит. Умных не любят. Вон, у Русика даже друзей нет из-за этого. Отличником быть стыдно. Хорошо, что отличник у нас в классе уже есть, а мы с Королёвой вроде как – после него. Хотя Маринку все любили бы, независимо от того двоечницей она была бы или отличницей. Красота – страшная сила. Я тоже стану красивой, приду в шестой класс другим человеком. Надо загореть и попросить бабушку подстричь мне волосы. Эта коса мне уже надоела. Хотя бабушка вряд ли согласится, попрошу об этом на выходных маму. Всё, в этом году Вовка в меня, обязательно, влюбится.

Я закатываю рукава футболки и иду в сад подставлять руки солнцу. Нинка обиженно разбирает калейдоскоп. Кажется, за лето мы с сестрой малость поднадоели друг другу.

На трудах, биологии, рисовании и физкультуре мы убираем школьный участок. Чернов откапывает дождевых червей и кидает ими в меня и Юльку, оказывается, мы с ней больше всех боимся этой гадости.

– Ребятки, посмотрите – это патиссон, – показывает нам Галина Сергеевна какой-то странный овощ.

– Юлька, ты патиссон, – шепчет Чернов. Юлька замахивается на него тяпкой.

Мы дружно гогочем.

У Муртазаевой на вязаной шапке лежит гнилой листочек. Это Неманихина снова издевается над подругой.

– Марин, у тебя голова мёрзнет? – с серьёзным видом спрашивает она.

– Отстань, – пищит Муртазаева, уже готовясь к позору.

– Давай я тебе капюшон сделаю, – Неманихина вынимает из граблей коричневые листья с землёй и пытается украсить ими голову своей соседки по парте.

Дура, Муртазаева, сама виновата. Не надо ото всех отличаться. Зачем она напялила на себя шапку, как маленькая? Мы работаем на участке без курток и шапок. Хотя в школу ходим уже одетыми. Похолодало рано. Конечно, шапки мы с Маринкой снимаем около магазина, и до школы несём их в кармане. Ходить в шапках – детство. За это могут опозорить.

Мы приходим в класс, сейчас у нас алгебра. Анна Николаевна задерживается, у нас пасётся Витёк Чуев из седьмого. Кажется, они с Черновым, несмотря на запреты Ирочки, стали друзьями. Я краем уха слышу, как они договариваются покурить после уроков. Какой кошмар, мой сосед по парте курит. Я смотрю на него осуждающе.

– Что ты, Витка? – кажется, Серёжке даже нравится, что я услышала их разговор, – иди, доказывай.

«Доказывать» – значит ябедничать. Это в нашей школе – самый страшный позор. С доказулями никто не дружит. Им даже могут объявить бойкот. Я не доказуля, и Чернов об этом знает, поэтому и не боится говорить при мне о курении. Я ведь ни разу не пожаловалась, что он ломает мои ручки и запихивает в мой портфель огрызки. Я не рассказала об этом даже бабушке, когда та, отмывая обложки моих учебников, обещала сходить в школу и разобраться. Хорошо, что она тогда не пошла, иначе я стала бы в классе кем-то вроде Муртазаевой.

– Шуба! Ирочка идёт, – кричит от дверей Лёнчик Сащин.

Наша Ирочка проходит в седьмой класс, окликнув Чуева и выразительно взглянув на Чернова. Серёжка делает лицо попугая Кеши: «А я что? Я ничего».

Через полминуты Ирочка пулей вылетает в коридор. За стеной – в седьмом стоит дружный гогот. Мы притихаем. У классухи было такое лицо, видимо произошло что-то из ряда вон выходящее.