Виктория Трелина - Жила-была девочка - Повесть о детстве прошедшем в СССР

Ирочка запрещает нам общаться с «шестым», а Лабынину вообще называет «конченым человеком», безусловно, вызывая этим наш дружный смех.

Ирочка часто ведёт себя смешно и странно, как девчонка. Вот и сейчас, она попросила всех написать на бумажках, кто с кем хочет сидеть. «Мальчик-девочка» – обязательное условие.

Я не знаю, стоит ли посвящать учительницу в ту тайну, которую я не доверяю даже лучшей подруге? Но с другой стороны вечно сидеть с Русиком-Батей мне тоже не хочется. Пусть с ним сидит Лёлька, у которой нет своих мозгов. Она целыми днями находится в позе «спиной к учителю», и смотрит не в свою тетрадь, а в наши с Рустамом.

Я вывожу на промокашке «С Вовой Лифановым» и сворачиваю её в плотный конвертик. Надеюсь, классуха сдержит своё слово, о том, что «никто ничего не узнает». Ирочка собирает наши признания, еле сдерживая улыбку.

– Я буду учитывать пожелания девочек, – говорит она, завороженно помешивая маленькие бумажные квадратики на своём столе.

Зачем она это сказала? Теперь всем всё будет понятно. Боже мой, хоть бы меня не посадили с Вовкой. Хоть бы с ним захотел сидеть кто-нибудь ещё. Я не хочу, чтобы о моей тайной любви узнал весь класс.

Ирочка берёт в руки первый конвертик. Розовый. Это мой. Только я писала на промокашке. Я вжимаю голову в плечи, всё конец.

– Вова сядет с Витой, – говорит Ирочка, широко улыбаясь. Какой позор. Она даже не просмотрела другие пожелания. Все же видели, что это моя бумажка. Все всё поняли. Какой ужас!

Вовка бросает на меня недовольный, почти убийственный, взгляд и нехотя собирает свои вещи с парты.

– Марина Королёва – с Серёжей, – Ирочка сияет, кажется, ей нравятся наши пожелания.

Молодец Маринка, не стала писать имя своего настоящего любимого. А я припозорилась, так припозорилась. Вот и Чернов, пересаживаясь за парту к моей подруге, взглянул на меня как-то укоряющее. Теперь будет дразниться изо всех сил.

Лёлька и правда села с Рустамом. Сбылась её мечта. Глядишь, в отличницы выбьется. Муртазаева осталась с Неманихиной. Аньку посадили с Чистяковым, а Юльку – с Сащиным. Хотя сомневаюсь, что их желания здесь учлись. Видимо, девчонки тоже хотели сесть с Вовкой. Я давно догадывалась, что он им обеим нравится. Но Вовки на всех не хватило. Лучше бы я написала имя ушастого Сащина. Перед ним мне не было бы так стыдно.

Интересно, чьё имя написала на своём листочке Муртазаева?

– Вова, я хочу тебя обрадовать, – голос Ирочки перебил мои мысли, – почти все девочки класса захотели сидеть с тобой.

– Угу, – пробурчал Вовка себе под нос, теряя все остатки своего дружелюбия, за которое его так любили девчонки. Я почувствовала, что даже голос у Лифанова в пятом классе стал грубее.

Чистяков назвал Маринку «овцой». Весь урок она пишет мне записки со второго ряда, и передаёт через Вовку.

«Я не переживу этого. За что он меня так? За что?» Это двойное «за что?» в Маринкином стиле. Она обожает всякие трагедии, и даже дома в бытовых ситуациях, подруга с надломом в голосе произносит: «Почему я должна полоть эту картошку? Почему?»

«Не переживай», – пишу я сухо. Я не умею отвечать на такие романтические жалобы.

«Но как? Как мне жить после этого?» – не унимается Маринка. Мне, честно сказать, уже надоело читать эту ерунду. Я делаю вид, что увлечена переводом немецкого текста о семье девочки Моники.

Маринка видит, что отвечать я не собираюсь, но молчать она не может. Она передаёт новую записку Вове, и шепчет ему: «Это тебе».

Я настораживаюсь. Какие это у них могут быть общие темы? Вовка что-то пишет на зелёном листке, оторванном от обложки тетради, закрываясь от меня локтем. Я уже жалею, что не написала подруге, о том, что после овечьей трагедии ей просто необходимо утопиться.

Маринка коситься на меня, и вдруг в её глазах промелькнули чёртики. Я знаю, этот взгляд подруги: ничего хорошего теперь ждать от неё не придётся. Она быстро-быстро строчит что-то на том же зелёном листочке и ловко кидает его Вовке на учебник. Я чувствую, что лицо заливает краска. Естественно, подруга выпытала у меня заветную тайну любви, в тот же день, когда Ирочка посадила меня с Лифановым. И теперь эту тайну она раскрыла Вовке. Конечно, он и сам догадывался, когда недовольно перетаскивал свой портфель за мою парту, но уже через день это как-то забылось. Да и вообще, одно дело догадываться, и совсем другое – получить письменное тому доказательство.

Вовка казался взбешённым. Он резко повернул на меня своё покрасневшее лицо и сунул мне зелёный листок.