Елена Макарова - Фридл

Я прицеливаюсь к картине. Желто-бело-коричневый пастор неплохо смотрелся издали, но на первом плане – нет, ни за что! Даже на таком расстоянии его фигура непомерно крупна для композиции. Пастор переминается с ноги на ногу. Хрустит снег, придавливаемый его подошвами. Он стоит, мы стоим.

Лаура толкает меня локтем в бок.

Чужие друг другу, как два поезда из школьного задачника, вышедших из точки А и В, достигших друг друга в точке С и двинувшихся одновременно в противоположенном направлении, мы продолжаем путь. Пастор незнамо куда, а мы, училки с желтыми звездами, нашитыми на пальто согласно инструкции, выданной еврейской общиной, – никаких булавок: к Зольцнерам.

В Терезине звезды будут намертво пришиты к одежде. Замеченная в этом деле небрежность будет приравнена к преступлению и уголовно наказуема. Еврейский суд, внутренняя тюрьма, все там будет. Как в идеальном государстве, воспетом Конфуцием и Платоном.

Господин Зольцнер открывает дверь. Строгий взгляд черных глаз, сведенные брови. Что-то случилось? Да. Он должен с нами поговорить. Мы, как принято, разуваемся и идем за ним по узкому коридору в комнату.

Он не предлагает нам сесть. Мы стоим перед ним без обуви, но в пальто. В этом есть что-то унизительное. Он не хочет, чтобы мы занимались у него дома. Наше мировоззрение не только чуждо ему, но и опасно для окружающих, для детей в особенности. Но раз мы уже пришли, он нам заплатит. С этими словами господин Зольцнер извлекает из кармана брюк купюру в десять крон.

А в чем, собственно, дело?

В политической платформе. От вас за версту разит коммунизмом.

За десять крон и гримасу отвращения, с которой господин Зольцнер их протягивает, он получает удар поддых. Выше рука не дотянулась.

Не помню, как мы обулись и вышли. Всю дорогу меня трясло, а Лаура хохотала. И вовсе не нервным смехом. – Видела бы ты себя в зеркало!

Ударила бы я Зольцнера, зная, что он погибнет в Освенциме? Глупый вопрос. Даже зная, что нас всех ждет, мы бы не вели себя иначе. Будущее не влияет на настоящее.

Зольцнера отправят из Терезина тем же транспортом, что и Павла. А дочки его будут жить в нашем детском доме, и Лаура будет их воспитательницей.

Моя дорогая!

Я пожираю витамин С, чувствую, становится легче. Меня продолжают колоть, лечение пока усваивается, надеюсь, все установится. Комичные ситуации преподносит нам любовь!

У меня случился выкидыш на малом сроке. Но этот раз мы оба этому рады. Абсурд. Кто-то потом скажет, что терезинским детям повезло, – не имея своих детей, я смогла полностью отдаться чужим. Возможно, так оно и есть.

Порой мне кажется, что я еще вырвусь отсюда. В этой надежде я с жалостью думаю о Диве, у которой куда меньше шансов. Напиши Диве, ей это нужно как хлеб. Письма хороши еще и потому, что позволяют размышлять!

В книге «Врач и больной» приводятся именно те аргументы, которых мне не удавалось формулировать. Врач и больной – это как учитель и ученик, возможность брать и давать, двусторонне.

Лечение, дорогой мой человек, протекает в течение всей жизни и в определенный момент времени требует операции, есть лечение с помощью проповедников, являющихся одновременно и терапевтами, и хирургами. Что это так, показывает опыт: с помощью порошка можно сделать людей счастливыми или печальными, возможно воздействие на желчный камень с помощью какого-то антилогического влияния; для спасения жизни иногда необходима операция, которая уж никак не является терапией.

Возьмем Маргит. Она не возводит вокруг себя стены и при этом прекрасно защищена от организмов с отравляющим действием, она «отталкивает» от себя токсины. Организм подвергается воздействию различных микроорганизмов; он пытается их ассимилировать, и, пока их немного, это ему удается; когда же эти чужеродные вещества, разделенные и раздробленные до мельчайших частиц, попадают внутрь, не встречая сопротивления, начинаются серьезные сбои, поскольку их количество уже не может регулироваться. В настоящее время эти процессы глубоко не исследуются, притом что явления такого рода наблюдаются все чаще. В результате не оказывается ни одного образованного врача, который мог бы поставить мало-мальски приемлемый диагноз; мало врачей, занимающихся этой причиной и ведущих борьбу с интоксикацией.

Я все время перечитываю твое письмо и, в зависимости от настроения, вычитываю в нем то одно, то другое. Твои письма – это признак жизни. Я так боюсь наскучить тебе и все равно всякий раз «пересаливаю», пытаясь осветить проблему с разных сторон.