Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

Мирное его уединение нарушали гости, присылаемые Фаиной Ивановной. С этой дамой Павел Лукьянович познакомился позапрошлым летом на Рижском взморье, в пансионате с нежным цветочным названием «Лиелупе». В результате этого, казалось бы, ни к чему не обязывающего знакомства, в его доме стал обретаться весьма странный народ.

Проводив зубного техника Штейна, который покидал родину только потому, что какой-то идиот начертал на его двери свастику, – Павел Лукьянович написал Фаине Ивановне, что он – участник войны, член партии, и такое гостеприимство ему может выйти боком. Настрочил две страницы бисером, но, подумав, разорвал их и сжег в пепельнице. Объяснение этому гоголевскому поступку он и искать не стал – стыдно стало, вот и всё.

А к рижскому бальзаму пристрастился, соснет из бутылки – и снова в книгу. До того дочитался на пенсии, что из близоруких попал в дальнозоркие.

«Печаль меня вечная гложет, никто мне, увы, не поможет», – сочиняла в уме Марья Аполлоновна. Ася дремала, прислонившись щекой к ее плечу.

«О себе не заботишься, о ребенке позаботься, дура!» – напутствовала ее подруга, уехавшая в ФРГ и вскоре приславшая ей оттуда вызов. Бумагу с красной сургучной печатью Марья Аполлоновна снесла в ОВИР города Риги. Во имя дочери будь готов! Сама-то она никому не нужна, в том числе и себе самой. Чтоб удостовериться в собственной никчемности, Марья Аполлоновна взглянула в стекло напротив. Потрепанная шляпа с оторочкой из черно-бурой лисы сидела на ней, как абажур на потухшей лампе. Аккуратно, чтобы не разбудить Асю, она сдвинула шляпу на затылок, и в этот момент стекло посветлело, поезд замедлил ход, и Марья Аполлоновна растворилась в коричневом мраморе станции.

– И такая дребедень в предотъездный день, – сказала она и потрепала дочь по плечу. – Наша следующая.

– Неужели ты не можешь говорить нормально, как все люди? – взвилась Ася.

«Чем, ну чем я перед тобой виновата?» – в который раз спросила себя Марья Аполлоновна, и в который раз сама себе ответила: «Всем. Всем».

«Променяю дочку на удачу-строчку», – всплыло в памяти недавнее двустишие, а дальше пошло-поехало: «Ради красного словца не пожалею родного отца. А родной отец тоже молодец, спровадил дочку – поставил точку».

– Под ноги смотри, – сказала Ася.

– Автобус отправляется до Шереметьева, – объявила кондукторша, протискиваясь сквозь толпу к своему месту. – Гражданка, уберите чемоданы, чей чемодан?

– Два до Бутакова, сколько с нас? – вежливо справилась Мария Аполлоновна. Но кондукторша не ответила, взяла рубль, высыпала в подставленную ладонь горсть медяков и снова велела убрать чемоданы.

– Вперед продвигаемся, граждане, продвигаемся вперед.

– Куда их девать? – спросила Ася проводницу, когда автобус двинулся.

– Не надо было сюда ставить, – ответила она человеческим голосом. – Теперь уж пусть стоят.

– Нет, такого прежде дня не бывало у меня, – вздохнула Марья Аполлоновна. – Я человек простой, говорю стихами, – повторила она опротивевшую Асе шутку. – Посмотри на меня, помада не размазана?

Ася наслюнявила угол носового платка, ткнула им в выемку между ртом и подбородком.

– Всё? – улыбнулась Марья Аполлоновна той самой улыбкой, от которой у Аси все деревенело внутри. – Понапрасну лоб не хмурь, мало ль будет в жизни бурь… Ну а нам бы снова что-нибудь съестного…

– А вот и мы, – Марья Аполлоновна протянула Павлу Лукьяновичу руку. – Знакомьтесь, моя дщерь двенадцати лет от роду. Переобуваться здесь или за дверью?

– Здесь.

Дамочка сняла сапоги, влезла без спросу в его тапки.

– Ой, у вас даже трюмо есть… Гляжусь в трюмо, а там – дерьмо… Чучело-мачучело, зачем ты меня мучило? Чтоб в день печальный похорон узреть себя со всех сторон…

– Пальто снять не желаете? – буркнул Павел Лукьянович.

А может, они не отъезжающие? У тех было столько вещей, весь коридор был ими завален, а у этих сумка, авоська и два чемоданчика. Дамочка сняла пальто и держала его на пальце за ворот. Павел Лукьянович указал глазами на вешалку.

– Значит, вешаемся и проходим в резиденцию?

– Спать будете здесь, – Павел Лукьянович открыл дверь в большую комнату. – Питаться или за этим столом, или на кухне.

– У вас тут прям дворец бракосочетания, – сказала Марья Аполлоновна, и Павел Лукьянович снова усомнился в цели визита: больно уж неухоженные, девочка-то еще ничего, но мамаша! Редкие рыжие волосы чернели у корней – это первое, что бросилось ему в глаза. Покойная его жена хной красилась регулярно, следила за цветом. Какая уважающая себя дама поедет за границу с такой раскраской?