Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

– Мы напишем с вами книгу и опубликуем на Западе, – сказал Федот.

– Что? – Клотильда, подбоченившись, двинулась на Федота. – Я – персональный пенсионер, член партии. Вы хотите лишить меня пенсии? Моей головой торгуете? Не позволю! Смотрите сюда, – Клотильда задрала кофту, – тут дыра, там дыра, все зубы, падлы, повыбили, а я живу. Ради чего я живу? Ради этого, – ткнула она пальцем в ящик с запрещенной литературой. – Люди должны знать правду! Кристальненький, поклянитесь, что до моей смерти им ничего не будет известно.

Федот поклялся.

43. Тютелька в тютельку.

– Где ты набрал этого барахла? – спросил Федота Иван Филиппович, разглядывая детские вещи, разложенные по всей мастерской.

– В Детском мире.

– Бестолковый ты человек, Федот, – пожурил его Иван, вынимая из свертка соски, припудренные тальком, – из таких нынче и телят не поят. Импортные надо брать, батенька!

– Иван, Клотильда сказала, будто ты меня к ней на носилках привез…

– Ну и что, приняла она тебя в свою больницу? Федот, ты опустился! Пьешь со всякой шушерой, с гуманоидами вонючими якшаешься. А ведь дискобола за тебя я лепить не буду!

Федот пошел к себе, снял с полуфабриката полиэтиленовую пленку. Поза дискоболова схвачена верно, есть даже определенная энергия, но не это нужно заказчикам. Им нужен слепок с натуры, тютелька в тютельку. Федот поковырял стекой под дискоболовыми ключицами, обозначил линию трусов, которые должны прилегать к ягодицам и причинному месту и ниспадать где-то сантиметров на пятнадцать вдоль линии мускулистого бедра. Занимаясь трусами, Федот заметил, что у дискобола произошел некоторый перекос таза. А может, это ему кажется?

Иван сколачивал ящик для полуметрового ангелочка с книжкой в руках.

– Полетишь на Воркуту, – погладил Иван Ленина-мальчика по гипсовым кудряшкам. Этих отливок в мастерской было видимо-невидимо, но полки под ними не прогибались, поскольку Иван умел лить из гипса так, чтобы формы выходили легкими, но крепкими. Что-то он туда добавлял, но секретом этим ни с кем не делился. Ленины-дети шли неплохо, а вот взрослых в рост через МОСХ продавать было сложней, и вовсе не из-за качества работы, а по лености отдела пропаганды.

Федот помог Ивану напихать газет в полость Ленина-мальчика, вместе они погрузили его в ящик, и Иван, набрав полный рот гвоздей, вынимал их оттуда по одному и вбивал в крышку.

– Дело сделано!

– Иван, посмотри на моего дискобола, по-моему, ему таз перекосило.

– Услуга за услугу, – сощурился он, и лицо его приняло выражение хитрого кота-мурлыки.

Федот был прав. Корпус он дискоболу не туда завернул.

– Раздевайся-ка до трусов, прими позу.

Федот разделся и принял позу.

– Выпрями плечи, возьми в руку что-нибудь тяжелое, что ты орангутанга из себя корчишь! Не шевелись!

Находиться в такой позе было тяжело, благо Иван работал быстро. Жаль, что он извел свой талант на вождя. Хотя почему? Он любил его столь же искренне, как средневековые мастера своих мадонн.

44. It seems to be OK.Клячкин в спортивном костюме бегал по комнате. «Согласится достать импортные соски – куплю у него книги, – решил Федот. – По умеренной цене, разумеется».

– Старик, я курить бросил, пить бросил… С негодяями дело иметь – это надо здоровье иметь!

– Здорово сочинил!

– Это не я, это наш бард. Посиди, я пойду ополоснусь.

В Клячкине Федот вроде был стопроцентно уверен: всеми признанный диссидент, связан с иностранными корреспондентами, какой же он стукач!

Пока Клячкин ополаскивался, Федот проверил все розетки, вытяжку, особо осмотрел горшок с увядшим алоэ. Простукал стену, на которой висел портрет Солженицына работы Сидура. Неплохой, кстати, вполне узнаваемый. Федот снял его с гвоздя и еще раз стукнул по стене. И снова что-то звякнуло.

Дождавшись Клячкина, Федот первым долгом обратил его внимание на подозрительный звон в стене. Тот усмехнулся в мокрые усы и ткнул пальцем в стену.

– А-а! – завопил он, увидев перед собой огромное, ни на что не похожее существо.

– Это гу-Петрянский, – успокоил его Федот, – сейчас мы с ним расправимся! А ну-ка, надувная бестия, выходи!

– Не могу, – скулил Петрянский, – разве ты не видишь, во что я превратился!

И верно, оставаясь совершенно бесцветным, он увеличился раз в пять.

– Стучишь, гад! – потряс его Федот за лацкан пиджака. Из Петрянского посыпались золотые монеты.

– Мужчину проглотил, – хотел было сказать Федот Клячкину, но тот куда-то подевался.