Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

– Что надо? – обращается он к самому себе.

– Чаю с лимоном.

Моисей Фрицевич плетется на кухню, нажимает на кнопку чайника.

– Без лимона будешь?

– Нет.

Тогда он вставляет зубы в челюсть, себя в костюм, ноги – в ботинки, ключ – в замочную скважину.

Вышел.

Ничего удивительного в этом. Кто ему принесет лимон, неподвижный он сам в постели?

Верблюд стоит, двугорбый, на вершине. Кэмл. Вокруг – шатры.

Бедуины. Верблюд не движется. Бедуины суетятся, вколачивают колья.

Овцы откуда-то приплелись. С пастухом. У пастуха тонкий кнут в руке. Виноград и инжир в ящиках. Бедуинки с весами.

Разве он здесь? Это его холм?

Пойду и скажу им все. На бедуинском языке.

Но он вышел купить лимон.

Моисей Фрицевич смотрит с верхотуры на бедуинов. На него смотрит верблюд. Верблюд замечает полумертвого. Спускается с горы и идет навстречу Моисею Фрицевичу. Куда коням Фальконе! Те – не шли.

И он уехал в Палестины, умирать.

Привлекателен здесь обряд похорон. Спихнут с носилок в яму, скажут дважды кадиш. Неделю кто-то будет сидеть в доме покойника, зарастать бородой. Кто будет – да он сам и будет.

У верблюда мягкие губы. Да нечего ему дать. Смотрит на Моисея Фрицевича, не мигая. Верблюды любят тихих полоумных. Сами такие.

У Моисея Фрицевича один горб. И в нем – никаких запасов. Вот купит лимон…

Умерла его мама. Пришли все родственники, он их никогда не видел. Тетки, племянники, дядьки и троюродные сестры. А он все ждал, когда мама придет. Без мамы – кого хоронить?

Она пришла и ее похоронили. Порядок.

Так и с ним будет. Он выставит транспарант: «Без меня меня не хоронить!».

Бедуинка протягивает ему упругую гроздь винограда. Смотрит на него большим верблюжьим глазом. А ему нужен лимон. Моисей Фрицевич берет из ее рук кисть, отдает верблюду. Бедуинка ругает их обоих.

Верблюд облизал кисть нежным языком и отвернулся. Капризничает? Но он не старый. Вполне еще ого-го верблюд.

Земля – одни камни. Не хочется ему туда. Но пора. Вот лимон купит…

У бедуинов в шатрах все есть. А лимонов нет.

Рядом в супере есть.

Верблюд идет за ним. Его в магазин не пустят. Мало ли что у него в горбах.

– Ты здесь подожди, – говорит ему Моисей Фрицевич. По маме еврей. Это здесь главное.

В магазине есть все. И лимон.

Все ему не надо.

Зачем?

Верблюд его не дождался. Где он? Стоит на горе, как стоял. На каждом горбу – по попоне с кисточками. Красавец.

Бедуины колготятся, продают то, что привезли с собой. Откуда?

Да с гор Иудейских.

По ступенькам мавританским восходит Моисей Фрицевич к себе.

Несет себе лимон. Включает чайник. Обводит пустые стены верблюжьим оком. Лижет лимон пересохшими губами.

Снимает костюм, ботинки, зубы. Наливает чай, опускает в него лимонную дольку, ложится, укрывается до подбородка.

– Моисей Фрицевич!

…и еще говорят, из многих смыслов…

– Моисей Фрицевич!

не проистекает единого, все крошится, и птицы небесные крошево это клюют.

– Моисей, где ты?

– Я иду.

– Ко мне?

– От тебя, всех от тебя отлучаю, один останешься.

– А верблюд?

Моисей Фрицевич высовывается из-под одеяла, смотрит в окно.

Верблюд стоит рядом.

– Это ты со мной говоришь?

Кивает.

– Будешь чай с лимоном? Ну, отвечай!

Моисей Фрицевич открывает окно, собирает крошки крекера в горсть и дает верблюду. Тот слизывает их мягкими губами.

Человеческое тепло. Единственный теплый человек – верблюд.

– Ну иди ко мне, с тобой я еще поживу! Только без бедуинов, вдвоем с тобой! Ты лучше коней Фальконе, ты – теплый человек…

Верблюд в тоске непонимания смотрит на этого страшного старика. Он не понимает по-русски, а Моисей Фрицевич – по-бедуински.

Моисей Фрицевич отдает ему лимон. Верблюд обнимает лимон толстыми губами, пробует, выплевывает и уходит.

Моисей Фрицевич выпивает остывший чай и засыпает.

Верблюд возвращается на свой холм.

Бедуины сворачивают шатры.

Пастух выгоняет овец на горную дорогу.

В Гиват-Шауле готовятся к приходу Моисея Фрицевича. Выбивают на плите «Моисей бен Фриц». Но как он найдет себя? Одного себя среди стольких плит? Вот что ему не дает покоя.

Поселяются вместе два фантастических идиота, Моисей Фрицевич и Яков Петрович, на съемной квартире в Ашкелоне, по триста шекелей с носа. И союз этот хуже брака по расчету, последнее недоразумение.

У каждого свои фотографии, – черно-белое прошлое с обломанными углами. Вытряхнуть содержимое коробок на круглый стол, перемешать солдатиков в пилотках, евреев с желтизной в котелках европейских, ассимилированных, парней в трусах широких, стрижка бобриком, с пальмами картонными да девами румяными в шароварах и лифчиках белых… Некто на ослике, дамы роскошные, декольтированные, с лорнетами и сумочками, и дамы строгие, до подбородка застегнутые, дети в рюшечках и дети шпанистые, мальчик толстый с глазами тоскливыми, памятники такие и сякие, мал человек и ничтожен у их подножья, – поди догадайся, кто стоит у монумента в честь.