Джошуа Феррис - Безымянное

Снова начались походы по врачам. На этот раз обострение затянулось на тринадцать месяцев.

Вечером, когда Джейн привезла его из салона африканских кос, Тим постучался к Бекке.

— Можно?

Молчание обычно означало неохотное согласие, поэтому он повернул ручку и вошел, спрашивая разрешения уже глазами. Бекка сидела в кровати, привалившись спиной к изголовью.

— Что тебе нужно?

— Извиниться.

— За что?

Он присел к ней на кровать.

— За невнимание.

Бекка подтянула колени к груди и обхватила руками. Бедра в черных спортивных штанах сразу расплющились и стали еще толще.

— Пойми, я всегда считал своей первоочередной обязанностью обеспечивать вас с мамой финансово. Я пропадал на работе, чтобы вы ни в чем не нуждались.

— Я думаю, не только за этим, — скептически хмыкнула Бекка.

— Соответственно чем-то приходилось жертвовать.

— Например? Ты похоронил мечту стать художником на Монмартре?

— Я мог бы больше времени уделять тебе.

— Или астронавтом? Я помешала тебе слетать в космос?

— И мама не отказалась бы видеть меня рядом почаще.

— Чтобы ей было кого еще гнобить, кроме меня?

— Бекка! — Он умоляюще поднял руку. — Дай мне договорить, хорошо?

Девочка замолчала, нахмурившись.

— Но вот в последние несколько лет… В последние несколько лет все стало иначе.

Он уставился на незаселенный аквариум с россыпью рокерских значков, пластмассовых бус с Марди-Гра, компакт-дисков и бумаги для самокруток.

— В каком смысле иначе? — спросила Бекка.

— Последние несколько лет я и сам старался не соваться к тебе лишний раз.

Тим круто развернулся к ней, и простыня вокруг него пошла складками. Бекка не шевельнулась. Приязнь между ними давно пропала, чувствовалось подспудное отторжение, разнонаправленная сила. Они смотрели друг на друга как чужие, словно еще несколько лет назад стерли досаждающий образ из памяти.

— Я люблю тебя больше всех на свете, — сказал Тим. — Но мне было все равно, вижусь я с тобой или нет. Я не понимал, что за перемены с тобой происходят. Эти обклеенные водопроводным скотчем кроссовки, эти дреды… Музыка…

— Действительно. Очень сложно. «Битлз»-то.

— Ладно бы только «Битлз».

— Ну да, «Рамонес» еще сложнее.

— В общем, — проговорил он, — я прятался за свои обязанности. Я прикрывался работой, чтобы видеться с тобой реже.

Он не ждал от нее ответных слов, не нуждался в прощении или хотя бы в понимании. Он хотел только одного — очистить совесть. Бекка молчала, и он удалился.

Она обнаружила его на кухне — угрюмый и замкнувшийся, он сидел, ссутулившись, перед нетронутым апельсином. Прошло не больше пяти минут с тех пор, как он вышел из ее комнаты, однако за это время кухня успела наполниться тяжким духом жалости к себе. От этого недополярника в пуховике ей хотелось сбежать и укрыться как можно дальше. Как будто он при смерти, хотя на самом деле ничего подобного, его просто так плющит, что приходится прогуливать работу. Он даже не болеет по-настоящему.

— Ты думаешь, меня это колышет? — спросила Бекка.

Он развернулся на табурете. Девочка стояла на коврике в своей дырявой фланелевой кофте и концертной футболке, босиком, уперев руки в боки.

— Ты думаешь, я все это время ждала извинений? Думаешь, меня волнуют твои дела и переживания?

Он сунул руки в карманы пуховика — совсем по-детски, и дочь отчитывала его, словно ребенка.

— Ты извиняешься только потому, что у тебя снова приступ. Если бы не это, ты бы даже не задумался. С таким же успехом ты мог все мои старшие классы просидеть на крэке. Ты слишком высокого о себе мнения, пап.

Развернувшись, она протопала по лестнице обратно.

Перед ним стояла чашка кофе с посыпанным пудрой пончиком. Можно было бы добыть что-нибудь посущественнее, но не хотелось отрываться. Вечер за вечером он проводил в своем кресле, погруженный в работу, как пузырек оливкового масла в бальзамический уксус, — кругом темнота, и только у него на столе свет. В целях экономии «Тройер, Барр и Эткинс» установили датчики движения на все верхние лампы. С шести утра до десяти вечера свет горел непрерывно, а после десяти включались датчики. Тим задерживался после десяти почти каждый день, и, поскольку движения его ограничивались кликом мышки или переворотом страницы, датчики на них не реагировали. Когда свет вокруг неожиданно гас, Тим поднимал голову — удивленный не столько внезапной темнотой, сколько резким возвращением к действительности. Осознанием себя как физической сущности, а не только мыслительного процесса. Приходилось вставать, поражаясь втайне примитивности этого механизма, махать руками, подпрыгивать на месте, открывать-закрывать дверь (иногда все три действия сразу), чтобы свет снова включился.