Александр Окунь - Камов и Каминка

Лязгнули замки, и дверь со скрипом открылась. Из темного прямоугольника пустоты ощутимо пахнуло тленом и пылью. Свет фонаря выхватил из темноты битые керамические плитки пола.

— Смазали бы вы петли, что ли, — поморщился Гоги. — На пол-Тель-Авива слышно. Принимайте товар.

— Льняное масло не годится, — ответил хриплый голос с итальянским акцентом.

— Салам алейкум, уважаемый господин. Не беспокойтесь, я вам в следующий раз спрей от ржавчины принесу и смазку тоже. — Муса повернулся к художникам и приложил руку к сердцу. — Всего вам наилучшего, господин Каминка. Здоровья и благополучия. И вы, господин мой, — он улыбнулся художнику Камову, — будьте здоровы, и всего только самого хорошего.

Муса глубоко поклонился и поспешил вслед за уже двинувшимся в сторону моря Гоги.

Кружок света метнулся по полу.

— Ну что ж вы стоите, коллеги, проходите, прошу вас, нам здесь задерживаться не стоит, — учтиво произнес хриплый голос. — Давайте же внутрь, пока все тихо.

Художники Камов и Каминка неуверенно переглянулись, но послушно один за другим переступили порог. Металлическая дверь со скрипом захлопнулась. Заскрежетали замки. Часть освещенного фонарем пола отъехала в сторону, обнажив уходящую вниз лестницу. Из отверстия потянуло холодной сыростью, заставившей обоих художников непроизвольно поежиться.

— Avanti, — произнес голос.

— Grazie, — машинально ответил художник Каминка.

И они стали спускаться вниз.

Вслед за качающимся светом фонаря они довольно долго шли какими-то коридорами и лестницами. Несколько раз художник Камов, проходя через двери, которые открывал и вновь запирал за ними молчаливый провожатый, задевал лыжами за притолоку, и в темноте не столько виделось, сколько ощущалось, что их спутник прикладывал палец к губам.

Наконец минут через пятнадцать, они оказались в большой комнате, напоминавшей прихожую. Под непривычно высоким потолком тускло горели три рожка люстры чешского производства пятидесятых годов. В нишах на каннелированных колонках стояли мраморные античные головы. Из комнаты в разные стороны вели три коридора.

Наконец художники Камов и Каминка получили возможность разглядеть своего спутника. Это был невысокого роста мужчина в короткой черной накидке с откинутым капюшоном. Ноги в темно-красных рейтузах были обуты в красные кожаные остроносые сапожки. В вырезе отложного воротника, лежащего на груди, обтянутой темно-зеленой рубашкой с широкими рукавами, курчавились густые, тронутые сединой черные волосы. На серебряном поясе, перетягивающем талию, висели небольшой кинжал и связка ключей. Человек, словно стряхивая пыль, провел украшенными перстнями пальцами левой руки по вьющимся волосам и поклонился.

— Бенвенутто, на ваш лад — Бени.

— Саша, Михаил, — хором ответили художники Камов и Каминка.

— Добро пожаловать, коллеги, — учтиво сказал Бенвенутто, — нам сюда.

Они вошли в левый коридор, вдоль стен которого, словно в гостинице, тянулись двери. У второй с левой стороны он остановился, поставил фонарь на пол, снял с пояса связку, отыскал нужный ключ и открыл дверь.

— Прошу вас.

В комнате стояли две кровати, шкаф, стол, несколько стульев.

Бенвенутто поставил на стол фонарь. Открыл его, достал свечу и запалил трехсвечный подсвечник, стоявший на столе. Затем задул свою свечу, вставил ее назад в фонарь, закрыл стеклянную дверцу.

— Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Художники оглянулись. В углу около небольшой двери висело большое зеркало.

— Удобства. — Бенвенутто кивнул в сторону двери.

На столе стояли кувшин, две тарелки, хлеб, сыр, ветчина, корзиночка с грушами, оплетенная бутыль, два старинных бокала.

— Это вино, вода и немного еды подкрепиться. Если понадобится электрический свет, — он показал на лампочку под потолком, — пожалуйста. Выключатель у двери. Я, знаете, все никак не могу к нему привыкнуть, предпочитаю свечи, но… — Он улыбнулся. — Вот, пожалуй, и все. Отдыхайте, утром за вами придут.

— А где мы? — робко спросил художник Каминка.

— Завтра, — сказал Бенвенутто. — Завтра. Покойной ночи.

— Спасибо, — пискнул ему вслед художник Каминка. Дверь захлопнулась.

Какое-то время они стояли молча, потом художник Камов прислонил к шкафу лыжи, снял ушанку, стянул ватник, повесил их на вешалку у двери, взял кувшин и пригубил.

— Кажется, кьянти, — неуверенно сказал он после некоторого раздумья. — Налить?