Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

— Почти ничего. Говорил только, что там жарко и грязно. Вот и все.

— А потом?

— А потом он исчез. Под Рождество в семьдесят пятом году сюда пришли агенты Штази и перевернули все кверху дном. Так мы узнали, что он смылся. В Гандере.

— В Гандере?

— Да. Понятно, что ты не знаешь. Слишком давно это было. Кстати, можно спросить, сколько тебе лет?

— Двадцать. Я родилась в семьдесят девятом.

Он смотрел в потолок, словно это помогало ему думать.

— Остров Ньюфаундленд, — сказал наконец. — Международные авиарейсы делали там промежуточную посадку. Между Кубой и Восточным Берлином это была единственная возможность выйти из самолета. Но такое происходило редко. Те, кто ездил за границу, и так имели все: возможность путешествовать, деньги, пайки, привилегии. Кроме того, у большинства в ГДР оставались жена и дети, или же на них можно было надавить каким-то иным способом. Поэтому из двух тысяч инженеров, когда-либо работавших на Кубе, убежали только трое. Сама можешь догадаться, насколько проверенных членов партии туда выпускали. Значит, и Маркус был довольно преданным слугой режима, иначе бы его просто не пустили. Не знаю и знать не хочу, чем ему пришлось за это заплатить. Даже для него это было рискованно. Я бы не удивился, если бы Штази пустилась по его следу, и, в конце концов, его уничтожила. Прости, не собирался пугать тебя: все это дела минувших дней и давно уже в прошлом.

Джульетта побледнела. Она стала растерянно оглядываться по сторонам и заметила, что Лутц проснулся и прислушивается к разговору. Но просить его выйти было как-то неудобно. Значит, он тоже все узнает. Ничего не поделаешь.

— Он сменил имя, — сказала она. — Он знал, что нужно скрываться.

Лоэсс пожал плечами.

— Не сомневаюсь, он всегда был умным мальчиком.

— Когда же он убежал?

— В декабре тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Числа двадцать второго. Как раз в это время тут появились агенты Штази и взяли нас в оборот. Скорее всего он возвращался домой на Рождество, а по дороге исчез. Наверняка так и было.

— И с тех пор здесь о нем ничего не слышали?

Он засмеялся.

— Милая девочка, для него было бы просто самоубийством теперь здесь появиться. Ты просто не можешь себе представить, что тогда творилось. Быть связанным родственными узами с тем, кто уехал, само по себе достаточно плохо. Но удрать, занимая такую должность… Это было немыслимо.

Она кивнула.

— И как же его зовут теперь? — спросил он. Джульетта заколебалась. Но потом ей стало неловко. Дядя рассказал ей все. Почему она должна что-то утаивать?

— Баттин, — сказала она. — Маркус Баттин.

— Баттин? — удивленно переспросил он. — Ну конечно… Баттин.

Конрад смотрел в стол, качая головой.

— Вот оно как, — пробормотал он наконец. Потом вытащил какой-то предмет из внутреннего кармана ветровки. Часы на цепочке. Открыл крышку. Зазвучала веселая мелодия. Он положил часы на стол перед Джульеттой. Они казались старыми и довольно ценными. Крышка явно серебряная. Внутренняя сторона ее потемнела. Там была выгравирована какая-то надпись. Джульетта попыталась прочесть, но ничего не получилось. Потом взгляд упал на циферблат. Рука непроизвольно дрогнула, когда она прочитала слова, написанные на эмалированной табличке. Баттин. Жоайе и Орложе. Лион. Она с удивлением взглянула на Конрада Лоэсса. Тот пожал плечами.

— Старые семейные часы. Никто уже не помнит, как они к нам попали.

Джульетта вновь посмотрела на циферблат с таинственной надписью. Ее фамилия восходит к какому-то французскому ювелиру?

— А что означает надпись?

— Не знаю. Она ведь на французском.

Джульетта снова попыталась расшифровать буквы. Море завитушек, а сама поверхность заметно окислилась.

— Может, эти часы попали в наши края с войсками Наполеона, — сказал ее дядя.

Потом замолчал, слушая мелодию, пока она не замерла, разрешившись в мажорное трезвучие.

— Значит, Маркус нас не забыл, так получается?

Джульетта не знала, что сказать. Ее собеседник как-то вдруг погрустнел. Она старалась избегать его взгляда, чувствуя, что нужно как-то нарушить гнетущее молчание.

— Конечно, нет, — сказала она наконец. — Он носит семейные часы, как говорится, в своем сердце… В собственном имени, которое слышит каждый день.

Конрад Лоэсс взял еще сигарету и прикурил.

— Тут ты права, — произнес он, выдувая дым в потолок. И добавил: — Правду, оказывается, говорят: только тот, кто помнит, может забыть.