Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

— А что потом?

— Потом они сказали отцу, мол, если не подпишешь, обнесем все забором и заложим каминную трубу. Они ведь могли сделать все, что угодно.

Джульетта попыталась представить себе отца мальчиком, который заливается слезами, сидя на скамье в церкви. Ничего не вышло.

— Хуже всего было, когда уводили корову. Крестьянин и корова… горожанину этого не понять. Лошади, куры — все теперь принадлежало колхозу. Их кормили дерьмом. На это нельзя было смотреть без слез. А тут еще мать. Рак желудка. За три месяца угасла. Отец так и не смог пережить. В апреле шестьдесят первого повесился.

После небольшой паузы Конрад Лоэсс добавил:

— Маркус нашел его. После этого с ним все было кончено. Он никогда тебе не рассказывал?

Джульетта покачала головой:

— Нет.

— Потом я помню его в пустой конюшне. Он рубил все на дрова. С безумной яростью. Я спросил, что он делает. Он ответил, что рубит головы. Головы коммунистов. Слегка помешался. Ни на что не годился. Он по-прежнему такой?

— Нет. Вообще-то нет…

— Чем он занимается?

— Работает в Берлине в Службе безопасности. И он стал вести себя вызывающе? Я имею в виду, в результате всего этого оказался в тюрьме?

Конрад Лоэсс наморщил лоб.

— В тюрьме? С чего ты взяла? Что ты. Он вступил в партию. Никто не понимал его. Маркус — тот самый, мечтавший крошить черепа коммунистов. И стал хуже многих. Потом, конечно. Лет в двадцать или около того. Когда был в ННА 174.

— ННА?

— Ну да, на военной службе. Служил в армии. Лично меня он никогда не трогал. Не знаю, правда, почему. Может быть, по-родственному. Я даже мог говорить ему, что думаю о том, что он опять донес на кого-то и испортил человеку жизнь. Он просто продолжал этим заниматься. И все его боялись. А он говорил, что наш отец заблуждался. Был реакционером. Ужасно. Но таким образом ему удалось добиться, чего он хотел. Я имею в виду Фрайберг. Все здесь страшно обрадовались, когда он наконец уехал.

— Фрайберг?

— Он хотел во Фрайберг, в горную академию. А когда чего-то хочешь, приходится платить. Партбилет и все, что с ним связано. Он заплатил свою цену. Вместе с налогами. Иначе бы его никогда не отправили на Кубу.

Джульетта удивленно уставилась на собеседника:

— На Кубу? Почему на Кубу?

— Маркус несколько раз ездил на Кубу. Сначала в семьдесят втором. Потом в семьдесят пятом. Существовало соглашение о сотрудничестве с кубинцами. Там были медные и никелевые рудники. И около трехсот наших инженеров находились там постоянно. Иногда я даже думаю, а не замыслил ли он все это с самого начала. Чтобы отомстить за себя, понимаешь? Весь предыдущий год он был одним из самых непримиримых членов партии, не давал спуску никому, кто не на сто процентов поддерживал генеральную линию. Маркус Лоэсс. В этой стране он был не последним человеком. А потом позволил себя завербовать иностранной разведке и свалил.

— Завербовать? Почему завербовать? Разве его не выкупили?

Конрад Лоэсс скривил губы. Потом посмотрел на Джульетту и потер лоб:

— Просто невозможно поверить, что ты моя племянница. Понимаешь?

— Да, — смущенно улыбнулась Джульетта.

— Если бы не это, я не стал бы ничего тебе рассказывать. Но родство важнее, правда? Он знает, что ты поехала ко мне?

Джульетта отпила кофе из чашки и только потом ответила:

— Нет.

Конрад испытующе взглянул на нее, потом затушил окурок в пепельнице и отвел глаза.

— Ну что ж. Ты его дочь и имеешь право знать. Я ничем ему не обязан и имею право все тебе рассказать.

Он налил себе кофе и выудил кубик сахара из надорванной пачки на столе.

— Маркус был хитрецом. Чем-то он взял их, потому что вообще-то неженатых выпускали не больше чем на год. А его послали сразу на два: с семьдесят второго по семьдесят четвертый. Потом он вернулся, год проучился в университете во Фрайберге, а в семьдесят пятом поехал снова, опять на два года.

— На Кубу?

— Да.

— Значит, он знал испанский?

— Конечно. Всех, кого отправляли работать за границу, специально учили языку страны, в которой предстояло жить. Он несколько месяцев учился в Институте иностранных языков в Плау-ам-Зее. За все эти годы я видел его только однажды, в семьдесят четвертом году. Через четыре месяца после того, как он вернулся с Кубы. Но уже собирался ехать туда снова. В общем-то нам не о чем было говорить. Он сходил на могилу родителей. В остальном совершенно не изменился.

— А он ничего не рассказывал про Кубу? Чем там занимался? Как жил?