Джаннетт Уоллс - Серебряная звезда

Через две недели после маминого ухода я пошла к Спинелли, чтобы запастить куриными пирогами. Думала, что никогда не устану от куриных пирогов, но приходилось признать, что они мне надоели, ведь мы ели их и на завтрак тоже. Пару раз мы покупали мясные пироги, но на распродаже их вообще не бывало, а Лиз сказала, что нужно брать лупу, чтобы рассмотреть там мясо.

У мистера Спинелли позади прилавка располагался гриль, в котором делались гамбургеры и хот-доги. Он заворачивал их в фольгу и грел под горячим красным светом, пока булки не становились пышными и влажными. Они, конечно, хорошо пахли, но стоили слишком много. И я опять накупила куриных пирогов.

– Что-то не видно вашей мамы, мисс Бин, – произнес мистер Спинелли. – Как у нее дела?

Я замерла, потом сказала:

– Она сломала ногу, – пробурчала я.

– Какая досада! Возьми себе мороженое-сандвич. За мой счет.

Этим вечером, когда мы с сестрой делали уроки на красном пластиковом столе, в дверь постучали. Лиз открыла дверь, за которой стоял мистер Спинелли с коричневым пакетом в руках, на пакете возвышалась буханка хлеба.

– Это для вашей мамы, – пояснил он. – Я пришел узнать, как она себя чувствует.

– Ее здесь нет, – произнесла Лиз. – Мама в Лос-Анджелесе.

– Бин сказала, что она сломала ногу.

Лиз и мистер Спинелли посмотрели на меня, а я опустила голову, лишь бы не встретиться с ними глазами. Я поняла, какой виноватой чувствует себя охотничья собака, которая стащила косточку с ветчиной.

– Мама сломала ногу в Лос-Анджелесе, – спокойно сказала Лиз. Она всегда быстро соображала. – Но это несерьезно. Через несколько дней ее привезет подруга.

– Хорошо, – кивнул мистер Спинелли. – Тогда и приду ее проведать. – И он протянул продукты Лиз. – Вот, возьмите!

– Что нам теперь делать? – спросила я, как только мистер Спинелли ушел.

– Надо подумать, – ответила Лиз.

– Мистер Спинелли собирается послать к нам «похитителей детей»?

– Вероятно.

«Похитители детей» – выражение, которое Лиз позаимствовала из своей любимой книги «Алиса в Зазеркалье». Оно означало хлопотливых благодетелей из местных властей, которые повсюду совали свой нос, чтобы удостовериться, что у детей такая семья, какой она должна быть, по их мнению. В прошлом году в Пасадене, за несколько месяцев до того, как мы уехали в Лост-Лейк, «похитители детей» вынюхивали все вокруг нас. Школьный директор решил, будто мама пренебрегает своими родительскими обязанностями, после того как я сказала учителю, что у нас не было электричества, потому что мама забыла заплатить по счету. Мама взвилась до потолка. Заявила, что директор школы просто еще один благодетель, который вмешивается не в свои дела, и предупредила нас, что в школе не следует обсуждать то, что происходит дома.

Если эти «похитители детей» придут за нами, сказала Лиз, то засадят нас в интернат или в центр для несовершеннолетних преступников. Нас могут разлучить, а маму отправить в тюрьму за то, что она бросила детей. Мама не бросала нас, ей просто нужен был перерыв. Мы могли прекрасно справляться со всеми делами, если бы только «похитители детей» оставили нас в покое. Их вмешательство в нашу жизнь как раз и создавало проблемы.

– У меня есть идея, – произнесла Лиз. – Если понадобится, мы отправимся в Виргинию.

Мама приехала из Виргинии, из маленького города Байлер, где ее отец был владельцем текстильной фабрики. Мамин брат, дядя Тинсли, несколько лет назад продал фабрику, однако все так же жил в Байлере со своей женой, Мартой, в большом старом доме, который назывался «Мэйнфилд». Мама выросла в этом доме, но покинула его двенадцать лет назад, когда ей было двадцать три года. Она уехала ночью из дома, поставив сумку со мной на крышу машины. Мама почти не общалась с семьей, даже не приезжала на похороны родителей. Но мы знали, что дядя Тинсли все еще живет в «Мэйнфилде». Время от времени мама жаловалась, как нечестно, что он унаследовал дом лишь потому, что он старше и он мужчина. Дом стал бы принадлежать ей, если бы с дядей Тинсли что-нибудь случилось, тогда она немедленно продала бы его, ведь в этом месте для нее нет ничего, кроме плохих воспоминаний.

Мы уехали, когда мне было несколько месяцев, и я не помнила ни «Мэйнфилд», ни мамину семью. Лиз помнила большой белый дом на холме, окруженный огромными деревьями и яркими цветами. Она помнила тетю Марту и дядю Тинсли, как они играли на большом рояле в комнате с французскими окнами, выходящими на солнечную сторону. Дядя Тинсли был высоким и веселым, держал Лиз за руки и кружил. Еще он поднимал ее, чтобы она могла сорвать персики с дерева.