Джаннетт Уоллс - Серебряная звезда

– Давайте положим Фидо около Марты, – предложил дядя Тинсли. – Я думаю, черепаха ей понравилась бы.

Дядя Тинсли вырыл небольшое углубление и положил туда Фидо, использовав тарелку как гроб. Я нашла хорошенький кусочек белого кварца для могильного камня. Дядя Тинсли произнес небольшую надгробную речь. Фидо был храброй и действительно преданной черепахой, которая совершила длинное и опасное путешествие из Калифорнии, чтобы охранять двух сестер, ее хозяек. Как только Фидо благополучно довез их до Виргинии, то работа его была закончена, он почувствовал себя свободным и покинул их, отбыв на тайный остров в середине океана, который является черепашьим раем.

После этой надгробной речи мне стало немного лучше. На обратном пути я спросила у дяди Тинсли о золотой рыбке, которую мы нашли в бассейне.

– Рыбка – это редкость, – сказал он. – Это был мамин сад. Один из прекраснейших частных садов во всей Виргинии, в прежние времена мама получала за него призы. Ей завидовали все члены клуба садоводов.

Мы завернули за сарай, и перед нами возник большой белый дом. Я начала рассказывать дяде Тинсли о своих снах про этот дом и вдруг поняла, что видела во сне дом, существующий на самом деле. Дядя Тинсли задумался и поставил лопату перед сараем, около корыта с водой.

– В таком случае, думаю, вам следует осмотреть дом внутри, – сказал он. – Просто чтобы убедиться.

Мы поднялись вслед за дядей Тинсли. Он глубоко вздохнул и открыл дверь. Передний холл был большим, темным, с множеством деревянных шкафов с застекленными дверцами. Газеты, журналы, книги и письма были сложены на столах и на полу, рядом с коробками с камнями и с бутылками, наполненными грязью, песком и жидкостями.

– Возможно, здесь небольшой беспорядок, – сказал дядя Тинсли, – но скоро я все это уберу.

– Все не так плохо, – улыбнулась Лиз. – Просто нужно немного прибраться.

– Мы можем помочь, – предложила я.

– Ох, нет. Здесь все так, как и должно быть. Все на своем месте, и я знаю, где что лежит.

Дядя Тинсли показал нам гостиную, столовую и бальный зал. На стенах криво висели картины маслом, некоторые вываливались из рам. Персидские ковры были порваны и протерты, шелковые шторы выгорели, обои в пятнах отставали от стен. В зале с французскими окнами стоял большой рояль, покрытый темно-зеленой бархатной тканью. На всех поверхностях было что-то поставлено и положено – кипы бумаг, блокноты, старинные бинокли, часы с маятниками, свернутые карты, груды фарфоровой посуды с отколотыми краями, старые пистолеты, корабли в бутылках, статуэтки коней, фотографии в рамках и разные маленькие деревянные коробочки, в которых лежали монеты, пуговицы и старые медали. Все покрывал толстый слой пыли.

– Тут наверняка несколько тонн всяких вещей, – заметила я.

– Да, но каждая вещь имеет свою ценность, – произнес дядя Тинсли. – Если у вас хватает мозгов оценить это по достоинству.

Он повел нас вверх по изогнутой лестнице и потом вдоль длинного холла. В конце холла дядя Тинсли остановился перед дверями. На них были медные молоточки в виде птиц.

– Птичье крыло, – объяснил он. – Тут вы будете жить. Пока ваша мать не приедет, чтобы забрать вас.

– И мы больше не будем спать в сарае? – спросила я.

– Нет, раз нет Фидо, который вас защищал.

Дядя Тинсли открыл двери. У каждой теперь своя собственная комната, сказал он. Комнаты были оклеены обоями с изображениями птиц – обычных, таких, как малиновка и кардинал, и экзотических, таких, как какаду и фламинго. Птичье крыло, объяснил дядя Тинсли, было спроектировано для близнецов, его теток, которые были маленькими девочками, когда дом строился.

– Они любили птиц, и у них был большой птичник в викторианском стиле для разных видов певчих птиц.

– А где находилась мамина комната? – спросила я.

– Она никогда об этом не рассказывала? Все «птичье крыло» принадлежало ей. – Он открыл дверь одной комнаты. – Когда она, после того как ты родилась, принесла тебя из больницы, то положила в колыбель, вон там, в углу.

Я посмотрела на белую колыбель. Она была маленькой, сплетенной из прутьев, и я никак не могла понять, почему это вызвало во мне ощущение полной безопасности.

На следующее утро, доедая яйца-пашот, мы с Лиз попытались предложить дяде Тинсли помочь ему убрать дом, хотя бы немного. Но он настаивал на том, что из дома ничего нельзя выбрасывать и даже передвигать. Все, говорил он, является семейным сокровищем, или частью его коллекции, или необходимо ему для геологических исследований.