Даниэль Кельман: Последний предел

Теплый и сухой воздух погладил его по лицу; вскоре совсем стемнеет. Юлиан зажал плавки под мышкой. Со стороны выглядело, наверное, очень смешно, но человек возле машины не обращал на него никакого внимания. Юлиан медленно повернулся, определил направление и побежал, рассчитывая через двадцать минут попасть на вокзал.

Внизу мелькали ботинки, под ногами ощущалась твердая земля. Совсем рядом проплывали пинии, похожие на темные колонны; его обогнал автомобиль: две задние фары съеживались, еще видны — и вот уже нет. Тело казалось невесомым, дыхание равномерным, вот так бы и бежать всегда. Не важно куда. Главное, дальше и дальше.

первые он убежал из дому еще одиннадцатилетним мальчиком. Утро тогда выдалось обыкновенное. Его разбудил будильник, зазвеневший словно во сне, но уже через секунду ставший реальностью. А потом и сон ускользнул из памяти, и все пути назад оказались отрезаны.

Остались только горький привкус во рту да болезненная сухость в горле. Полоски света на жалюзи, на шкафу пластмассовый космический корабль с наведенными пушками, над ним — рисунок звездных войн, прикрепленный кнопками пару месяцев назад. Потом рутинный поход в ванную: ковер, мягкий под босыми ногами, отцовская электробритва, мамины флакончики с духами, лопнувший кафель и трещина, которую он всякий раз, чистя зубы, тупо разглядывал.

Мать, как всегда, спала долго, брат уже ушел в школу, отец трудился в конторе. А пес сдох полгода назад: еще не верилось, что его больше нет, ни здесь, ни где-нибудь еще, что его место вообще не в здешнем мире. Он — и так изо дня в день — залил хлопья молоком, прислушиваясь к хрусту, с которым те превращались в кашу. Съел несколько ложек, потом поднялся, собрал сумку, стараясь не забыть чего-нибудь важного, правда до сих пор это удавалось лишь изредка. Сумка получилась тяжеленная, и перекинуть ее через плечо оказалось мучительной пыткой. Дверь захлопнулась за ним на замок.

Еще не рассвело, солнце ожидалось только через полчаса. Впереди лежала куча сухих листьев; Юлиан рассек ее в самой середине, ему нравилось, как разлеталась во все стороны листва. Чтобы успеть на трамвай, пришлось пробежаться; откашливаясь, он забрался в вагон, стараясь не смотреть на Петера Больберга с круглым родимым пятном на лбу, который сидел в последнем ряду и ухмылялся. По дороге Юлиан чуть не заснул: за окном колыхались стены домов, плакаты, фонари, какие-то неправдоподобные в холодном утреннем свете.

Он сошел на остановке и окинул взглядом фасад школы. Черная от дождя каменная ограда, с трудом поддающаяся входная дверь, линолеум, запах пропотевших свитеров и моющих средств. Первый урок, математика. Доктор Мёльбранд, усатый и шепелявый, да еще с трясущимися на фоне доски руками: а там цифры, с привкусом старого сухаря, если их вполголоса повторять. А потом буквы, уж очень прямые, уж очень аккуратные, не похожие на настоящие. Из губки бежала темная водичка, медленно заливая маленькую металлическую полочку; за окном качалась листва, под партой нащупывались приклеенные и с годами окаменевшие жвачки, стрелки настенных часов бесконечно медленно тащились по кругу. Еще восемь лет сюда ходить, да это же целая жизнь, хоть он, как ему казалось, и жил всегда. «Туле, — объясняла учительница немецкого, — раньше так называли самую отдаленную часть земли. Ultima Thule, последний предел. В наше время Туле отождествляют с Норвегией, вы знаете, где находится Норвегия? На географических картах неизведанные земли помечали надписью „Hie sunt dragones“, что значит „Здесь живут драконы“, но сегодня в это уже никто не верит, драконов не существует, и все земли исследованы. На послезавтра выучить стихотворение „Король жил в Фуле дальной“ [1] И.-В. Гете. Фульский король. Перевод Б. Пастернака. , а потом вы мне объясните…» Ее перебил звонок, и хотя Юлиан продолжал сидеть, подавшись вперед и весь внимание, учительница молчала.

Зарядил дождь. Трамвай опаздывал, потом-таки пришел, и, только вагон тронулся, Петер Больберг вырвал у него сумку. Юлиан хотел ее отнять, но почувствовал на своей шее железную хватку врага; и упал, впечатавшись ладонями в рифленый и грязный пол. Какая-то дама в возмущении взвизгнула, бородатый мужчина закричал «но-но!», а он лежал головой на полу, прислушиваясь к глухому стуку колес, к многотонному скрежету металла, и надкушенное яблоко очень медленно катилось мимо. Он двинул Петера в живот, еще раз и еще, да с такой силой, что сам испугался; хватка вокруг шеи ослабла; трамвай остановился. Юлиан вырвался, схватил сумку, увидел, как Петер отшатнулся, и только секунду спустя сообразил, что сам его и толкнул. Он спрыгнул, бородач еще что-то прокричал, но двери закрылись, проглотив его слова; трамвай отъехал. Лил дождь; Юлиан укрылся под козырьком из молочного стекла и стал ждать. Он знал: самое страшное еще впереди.