Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы

На самом-то деле я вовсе не обжора, я как раз люблю маленькие порции, и еще я люблю читать кулинарные рецепты и ресторанную критику. Иногда я даже вырезаю из газеты, в основном из статей доктора Эли Ландау [109] Эли Ландау — израильский кардиолог и одновременно известный кулинар. — господи, какие рецепты есть у этого доктора! Если он так лечит, как готовит, я готова немедленно заболеть.

Ну вот, мы пошли, и ели, и разговаривали, и шутили, как мы умеем шутить, и сквернословили, как мы умеем сквернословить, и ни одна не жаловалась на свои болячки, и не выкладывала на стол весь мешок своих неприятностей, и не сравнивала свои беды с чужими, потому что идея была в том, чтобы порадовать меня, а не показать, что и другие тоже страдают. Я получила также несколько симпатичных подарков, но что касается удовольствия, то удовольствие я получила, как девять свиней, самое большее. В течение всего вечера меня не покидало это щемящее чувство в сердце. «Щемящее» — это еще мягко сказано: мое сердце было сжато в кулак, моя диафрагма обвилась вокруг него.

Это ощущение возникло еще до того, как они пришли за мной, потому что, когда я одевалась и собиралась, я через окно снова увидела Эйтана. Во дворе уже начало темнеть, и я в доме просто начала плакать. Я вспомнила, как он придумал лозунг: «Скорей сороковей!» — именно об этом дне, с этим словом «сороковей», которое изобрел он, а должна была изобрести я, — и продолжала реветь.

Извините меня на минутку. Мне и сейчас нужно передохнуть. Немного подышать, пройтись. Нет, нет, не пугайтесь, это сейчас пройдет. Я женщина большая и сильная, я внучка дедушки Зеева, и я — это самое лучшее, что со мной произошло. Если бы я была другой женщиной в том же положении, было бы очень плохо. Но иногда я — со всем своим ростом и своими генами — на самом деле такая маленькая… Ведь это все — пустота. Всего лишь скорлупа и только. Я, как те плоды пассифлоры, в которых мы в детстве делали дырку, высасывали и выбрасывали. Смешно, я так давно не ела их таким манером. Сегодня их разрезают и подают с ложечкой, да еще с мороженым. Ну, не важно. Я увидела Эйтана и решила дать моим сороковинам еще один шанс. Я вытерла лицо, открыла окно и позвала его.

Он не ответил. И не повернул ко мне головы.

— Эйтан, посмотри на меня. Мне сорок лет. Как ты всегда хотел. Давай ляжем в постель, вместе, зэ ту оф ас голые в кровати.

Он не ответил. Окно в кухне Довика и Далии, открывшееся было на миг, снова захлопнулось со стуком. Послышался гудок машины. Подруга приехала забрать меня и сообщала, что она возле дома и ждет. Я вытерла свой мейкап. Обычно я не накладываю макияж, а если накладываю, то очень слабо, но и то немногое, что я положила, стерлось от слез. Я торопливо перекрасилась снова и вышла на улицу.

Когда я вернулась, очень поздно, немного пьяная от излишка джина с тоником и довольно вонючая от сигарет, которые не я курила, он уже лежал на кровати в бывшей комнате Неты, замаскированный по всем правилам своей маскировочной библии: не двигаясь, потому что глаз улавливает движение, и слившись с окружением — белизна простыни маскирует белизну тела.

Я разделась, легла возле него и прижалась к нему.

— Поздравляю, Эйтан, мне сорок лет, — сказала я ему кто знает в который раз за этот день.

Он открыл глаза. Я положила руку ему на живот и сказала:

— Мы много времени ждали этого дня, разве нет?

И подумала: а что сейчас? Оставить руку на простыне или подложить под него? И куда продолжить оттуда? Вверх и расставить пальцы? Вниз и охватить? Вправо и помять ему левое бедро? Влево и помять ему правое бедро? Я вернула руку и просто влезла на него, легла на него вся целиком, обняла его, спрятала голову в его шею, прижала к его телу свой лонный бугорок, мой слишком пухлый холмик, от которого мой первый супруг сходил с ума и из-за которого я плаваю не в купальнике, а в коротких штанишках, — и вдруг — о чудо: я почувствовала, что он отвечает мне объятием. На миг у меня перехватило дыхание, но я сразу поняла, что это не от радости и не от любви, а просто из-за того, что я легла на него всей своей тяжестью, и тогда он снова сделал то единственное, что умел делать: сел на кровати, поднялся, обхватил меня, отнес в другую комнату, которая когда-то была нашей, и положил в кровать, в которой мы когда-то спали вдвоем, а потом вернулся в кровать, которая была кроватью Неты, а теперь стала его.

Я прокашлялась, дождалась, пока ко мне вернулась способность дышать, встала. Улыбнулась себе, «ибо семь раз упаду и встану» [110] Парафраз библейского «Ибо семь раз упадет праведник, и встанет…» (Прит. 24, 16). , и, несмотря на уровень джина с тоником, подошла к морозилке и налила себе добрую порцию лимончелло производства моего брата Довика. Я выпила спокойно и с удовольствием, а потом встала и посмотрела в зеркале на пьяную женщину в нем. Ибо если не я с Эйтаном, то хотя бы мы с ней тут голые и вдвоем — обе высокие и худые, плечи широкие и костлявые, ключицы торчащие и сильные, слишком сильные, я бы добавила, и глаза расставлены слишком широко. Мы вдвоем, зэ ту оф ас голые и пьяные, но не в кровати. В промежутке между ее маленькими грудями можно видеть выступы ребер, совсем как у меня. Ступни ее ног большие, как у мужчины, бедра длинные, и в месте их встречи — тот выпуклый промежуток, который есть только у выдающихся особ — у нее и у меня. И у нас у обеих одинаково мускулистые икры и — неожиданность! — круглые, даже слегка полноватые, как у ребенка, коленки. К счастью, я не унаследовала ноги и сиси моей матери. Ноги я унаследовала от бабушки Рут, а сиси — у дедушки Зеева, и я очень этим довольна. Все мои удостоенные грудями подруги, которые всегда смеялись над моими девичьими бутонами, поняли наконец, что Ньютон был прав: сила притяжения есть, и она очень большая. «Первыми падают слишком выросшие», — как сказал поэт. Сегодня у каждой из них ее некогда знаменитое вымя висит до полу, а мои маленькие сиси всё на том же исходном месте: «Сёмка, Шломка — каждому своя котомка», — точно там, где Господь и я помыслили и решили их расположить, чтобы и здесь был порядок. Это, кстати, один из немногих вопросов, в которых Господь и я согласны друг с другом: пусть я буду при последнем издыхании, но мои сиси будут радоваться в небесах.