Ион Агырбичану - «Архангелы»

Да, дорогой Василе, не только „Архангелам“ пришел конец, но, как мне кажется, и отцовским деньгам. Перед самым рождеством он не заплатил рудокопам и остался у них в долгу. Я знаю, тебе это покажется невероятным, но уверяю тебя — так оно и есть. Так что теперь ты имеешь дело вовсе не с богатой девушкой. Мне кажется, Гица все это предвидел, когда писал, что в скором времени рухнут все препятствия для нашей свадьбы.

Неужели и вправду все препятствия рухнули? Неужели моя бедность не породит новых? Почему-то мне страшно, хоть я и верю, что богатство для тебя не самое главное… Я живу с людьми, которые отравлены безнадежностью, воздух у нас в доме пропитан предчувствием беды. Может быть, страх, незаметно заполнивший комнаты нашего дома, проник и в мою душу?..

Вот и теперь мне кажется, что я в гробу. У нас так тихо, что ушам больно делается. Господи, как бы я радовалась долгожданному покою, если бы не знала, что отец и мать сидят каждый в своей комнате и, окаменев, смотрят в пустоту. Как бы я была счастлива, что избавлена от сутолоки и суматохи, всегда сопровождавших в нашем доме праздники, если бы не ощущала, что пустые глаза смотрят на меня, леденят мне сердце и наполняют его страхом. По правде сказать, я была бы счастлива, если бы родители смотрели на случившееся так же, как я, и перестали бы мучиться. Но вижу, что это невозможно. И папа, и мама так долго жили только прииском, что, боюсь, образовавшуюся пустоту уже не заполнишь.

И я по слабости своей никак не решаюсь поговорить с ними, их приободрить. Сама не знаю почему; возможно, предчувствую, что они меня не услышат.

Всюду праздник, дорогой Василе. Трактиры и корчмы полны народу, дым стоит коромыслом, отовсюду слышатся музыка, песни. В церкви люди жадно слушали отца Мурэшану, но не успели выйти, как с той же жадностью окунулись в праздничную свистопляску. Ох уж эти рудокопы! Сдается мне, все они скроены на один лад: пока есть на что, пей, гуляй, ни о чем не думай!

Мне так хотелось бы повидать тебя, побыть с тобой рядом. Мне кажется, что, коснись ты меня хоть пальчиком, страхи мои тут же улетучатся! Не сердись, дорогой, но я… люблю тебя день ото дня все сильнее. Не забывай, что я женщина, и чем больше я тебя люблю, тем страшнее мне потерять тебя!

Видишь ли, я никогда не упрекала тебя за то, что ты проводишь время с домнишоарой Лаурой, но как только я ощутила страх, я стала бояться и этой девушки. Теперь я думаю про себя: „А что, если он открыл в ней достоинства, которых нет у меня?“ Мы ведь так мало были с тобою вместе! Да, мы жили в одном селе, но друг друга совсем не знали. Как я могу спокойно думать о домнишоаре Лауре, когда за один месяц она видела тебя больше, чем я за целый год! Ты по-прежнему обедаешь у них? Знай, что последнее время, когда я сажусь за стол, всякий раз я говорю про себя: „Сейчас и Лаура садится рядом с Василе или напротив него!“ И я выхожу из-за стола, не съев ни кусочка! Я чувствую, дорогой друг, что подобные мысли все больше тревожат меня, и предвижу, что будущая жизнь моя будет еще больше омрачена. Потому и прошу тебя поторопиться с ответом и успокоить меня! Лучше всего, конечно, будет, если ты бросишь Гурень и вернешься домой. Каким бы счастьем было увидеть тебя под моим окном, которое теперь так печально смотрит на улицу!

Эленуца ».

И большой зал, и все кабинеты в трактире Спиридона были набиты битком. Вокруг столов перед полными стаканами сидели веселые мужчины и празднично разодетые женщины. Оконные стекла покрылись от жары испариной и плакали тяжелыми каплями. Большинство жителей Вэлень развлекалось пивом. Высокие стаканы с белыми шапками пены рядами выстраивались на столах. Со всех сторон слышались пожелания счастья и здоровья. Наиболее набожные провозглашали:

В большом зале народ стеснился вокруг стола в самой середине. Множество улыбающихся лиц смотрело на человечка, который что-то горячо рассказывал, непрестанно размахивая руками. Слушатели то и дело взрывались хохотом, прерывали его вопросами. Человечек на секунду замолкал, устремив поверх голов блестящие живые глазки, и снова начинал говорить. Был он худ, костляв, с огромной головой, редкими усами и бородкой. Ножки у него были кривы, руки слишком длинны, и на бледном лице жили, казалось, одни глаза.

Он стоял возле столика, за которым восседали бывший компаньон «Архангелов» Георге Прункул и письмоводитель Попеску. Прункул поднес ему стакан вина и, смеясь, спросил: