Брук Дэвис - Потерять и найти

Третьим симптомом стал приступ, после которого Рон потерял чувствительность в левой ноге. Теперь ему приходилось держаться за бедро и тянуть ногу за собой во время ходьбы.

Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул.

Четвертым симптомом стал пластиковый катетер, который Рон по вечерам держал на прикроватной тумбочке. После появления катетера каждое утро Агаты начиналось с тихого всплеска мочи ее мужа, который сонно тащился в туалет.

Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх! Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх!

Как-то утром, направляясь к кухонному столу, Агата вдруг поняла, что апельсиновый сок в ее стакане плещется точно с таким же звуком.

Больше она его не покупала.

Пятым симптомом была огромная жировая складка, соединявшая подбородок Рона с его шеей, как у пеликана. Теперь любое его слово сопровождалось беззвучным сотрясанием отвисшей кожи, которое усиливалось в зависимости от того, насколько громко он говорил. Кожа эта днем и ночью колыхалась у Агаты перед лицом – неизменная, как солнце. И смотреть на нее было так же невыносимо, как на солнце.

Примерно в то время Агата перестала разговаривать с мужем. Бурчала, вздыхала, кивала, пихала его локтем, но никогда не говорила. Не со злости, просто разговаривать было уже не о чем. Они знали друг о друге все: что любят и не любят, чем друг на друга похожи и чем отличаются – рост, вес, размер обуви.

Сорок пять лет они ругались, делились мнениями и обсуждали, кто как поступит с миллионом, если выиграет в лотерею. Агата с пугающей точностью могла предсказать, о чем он думает, что скажет, наденет, сделает и съест. Ей оставалось говорить одно только «Сам возьми!», которое оказалось легко заменить жестом.

И вот они вместе ели, вместе спали, сидели и дышали – но были невероятно далеки друг от друга.

Когда муж Агаты умер, к ней домой стали заявляться незваные соседи. Они выглядывали из-за громадных кастрюль, полных жалости и мертвечины, а их дети скорбно несли тарелки с кокосовым печеньем.

Соседи разбили лагерь у нее на кухне, будто пришли поддержать политика в предвыборной кампании. Они неожиданно появлялись у нее в коридоре, спальне, ванной, будто умели проходить сквозь стены; тянули руки, качали головами. Они приближались почти вплотную и говорили: «Я вас так понимаю, потому что Фидо (Сьюзан; Генри…) умер на прошлой неделе (в прошлом году; десять лет назад…). Машина сбила (рак легких; на самом деле он жив, но умер для меня, потому что нашел себе эту двадцатишестилетнюю мымру, с которой остепенился на Золотом побережье!)».

– Откуда у меня в оранжерее девятнадцать букетов? – спросила как-то Агата, привычно бродя по комнатам дома.

Никто не ответил. Цветы походили на маленькие взрывы, на охапки фейерверков, застывших во времени.

В другой раз Филип Стоун из дома номер шесть протянул Агате чашку чая, который она совсем не хотела, и положил руку ей на плечо. Раньше он никогда к ней не прикасался.

– Выпусти все, что есть, наружу, Агата, – посоветовал он.

Кожа у нее под блузкой неприятно покалывала от тепла его руки.

– Котов у меня в доме нет, если ты на это намекаешь, – ответила Агата, отстраняясь.

– Ты в отрицании, – говорила Ким Лим из дома номер тридцать два. Их носы почти соприкасались. – Не бойся выражать свою грусть.

Но Агата думала лишь о том, что изо рта у той пахнет кокосовым печеньем.

В другой день она застукала Фрэнсиса Поллопа из двенадцатого дома перед платяным шкафом у себя в спальне. Фрэнсис размахивал машинкой с клейкой лентой, как бензопилой, а у его ног лежали коробки с одеждой Рона.

Агата и Фрэнсис посмотрели друг на друга. Катушка с липкой лентой еще крутилась у Фрэнсиса над головой.

Спустя минуту Агата просто развернулась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

А потом они все вдруг исчезли, оставив кастрюли, незнакомые запахи и оглушительную тишину.

Агата стояла у окна и смотрела, как они покидают ее двор, переходят дорогу и идут по домам. Светящиеся окна их домов походили на глаза, а почтовые ящички – на перископы. Казалось, даже цветы в соседских садах собирались вместе, чтобы пошушукаться.

Она перестала включать свет. Коробки с одеждой ее мужа, несколько раз обмотанные клейкой лентой, лежали у стен прихожей. Даже в темноте можно было прочесть слово «БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ», усердно выведенное на каждой черным маркером.

Однажды на кухне зазвонил телефон. Включился автоответчик: «Вы дозвонились Агате Панте, – говорил чужой голос. – Пожалуйста, оставьте сообщение».