Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

ИОЛАНДА.Да, да, можете ложиться, Мелина. Кстати, вы знаете господина Леонарда Эрманго?

БОРДЕР.Такого некрасивого? Еще бы мне его не знать. Давеча вечером, когда я вышла подышать воздухом на Каштановую аллею, он подошел ко мне и положил свою руку можете представить куда.

ИОЛАНДА.Он положил свою руку… И что же вы стали делать?

БОРДЕР.Я расскажу госпоже все как есть. В тот вечер у меня на душе было как-то смутно, и я поначалу не сопротивлялась, но когда он захотел всего остального, я не смогла решиться. Он и вправду слишком безобразен. Госпожа знает, как быстро соображает мозг в такие моменты. Мелиночка, сказала я себе, если вдруг ты забеременеешь, то, во-первых, мсье Леонард католик и может не признать ребенка. А во-вторых, существует опасность, что ребенок будет похож на отца.

ИОЛАНДА.Вы правы, эту опасность нужно учесть. Ладно, можете идти.

БОРДЕР.Желаю госпоже спокойной ночи. Успокоительное на вашем ночном столике.

ИОЛАНДА.Доброй ночи, Мелина.

БОРДЕР (нормальным голосом). Иоланда одна в своей спальне. В голове ее начинают роиться сладострастные видения. Она пытается думать о своем старом исповеднике, но безуспешно. Выходит на балкон в надежде, что ночная свежесть умерит ее пыл. Селестен прячется в зарослях рододендронов. Он смотрит на красавицу Иоланду, которая оперлась на перила балкона, и, прямо скажем, чувствует себя скованно. У нее такой сексуальный вид. Лунный свет освещает ее перламутровую грудь, оттеняет линию ноги, не скрываемую пеньюаром. Бог ты мой, как же она здорово сложена, эта дочь заводчиков Донадье. В конце концов, преодолев волнение и робость, он растягивает аккордеон, и в тиши глубокой ночи раздаются рыдающие звуки шопеновской мелодии. (Играет на гармошке «Жила-была пастушка, пам-пам-пам».) Теперь, когда она подготовлена, он будет читать ей свои стихи.

СЕЛЕСТЕН.Ноктюрн.

БОРДЕР.Это же верлибр!

СЕЛЕСТЕН.Ноктюрн. (Читает.)

ИОЛАНДА.Кто здесь?

СЕЛЕСТЕН.Я.

ИОЛАНДА.Кто — я?

СЕЛЕСТЕН.Селестен.

ИОЛАНДА.Как? Селестен здесь? (Смеется.) Дурачок, комнаты прислуги с другой стороны.

СЕЛЕСТЕН.Вот как? Извини.

ИОЛАНДА.Минутку, Селестен! Я ведь несу ответственность за девушек, которые живут в моем доме. Подойди-ка сюда, да так, чтобы никто тебя не видел.

СЕЛЕСТЕН.Может, погасить свет? Так будет вернее.

ИОЛАНДА.Ты прав. (Делает Вид, что Выключает свет. Освещение остается прежним.) Я в полной темноте. Можешь подойти. (Селестен поднимается на сцену.) Селестен, скажи правду. Ты пришел к Элен?

СЕЛЕСТЕН.Нет. Я пришел сюда ради тебя, Иоланда. Иоланда, я люблю тебя!

ИОЛАНДА.Что? Ты хочешь сказать… (Селестен обнимает ее и впивается долгим поцелуем в ее губы. Она отталкивает его и бьет по щеке.) Селестен, ты сошел с ума!

СЕЛЕСТЕН (удаляясь). Это правда, я сошел с ума. (Выходит через кулисы.)

ИОЛАНДА.Я не сержусь на тебя. Я ничего не скажу Жан-Пьеру.

БОРДЕР.Иоланда нервно меряет шагами балкон, сжимая обеими руками вздымающуюся от ударов сердца грудь, потом вдруг останавливается, пораженная мыслью, которая никогда раньше не приходила ей в голову.

ИОЛАНДА.Мужчина. Сын заводских вахтеров — мужчина. Господи, куда идет мир? Однако этот поцелуй… (Кричит.) Ах, этот поцелуй!

Занавес.

Та же декорация. На стуле справа сидит Эрнестинав платье с золотым люрексом с разрезом на бедре.

БОРДЕР.Мы в Париже, в ресторане «Небосвод», знаменитом ночном заведении на Елисейских полях, которое посещают аристократы да всякая мишура в смокингах, пытающаяся ухватить хоть что-нибудь с барского стола. В блеске позолоты и мигающем свете мы видим князя Кардобана, банкира Якобштейна, судовладельца Дюмона-Леруа, Дебору Уорнер — самую дорогую кинозвезду в мире, Дугласа Мак-Фаргала — техасского нефтяного короля, а там, дальше, у парадной лестницы, знаменитую Диамантину — пышногрудую гермафродитку, парижская слава которой относится к числу наиболее оспариваемых. Час ночи. Веселье в самом разгаре. Шампанское течет рекой. Люди танцуют, веселятся, Князь Кардобан приглашает на танец высокую Дебору Уорнер. Это может означать прелюдию к большому событию. Журналисты лихорадочно делают записи. Танцующих ослепляют вспышки репортеров. Негритянский оркестр в бешеном темпе играет «ча-ча-ча».