Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

Мадам Бувийон совсем не кокетничала, она не стремилась ни понравиться, ни удивить. Она просто думала вслух, хотя и не забывала о моем присутствии, а я ей казался всегдашним другом, и эта непринужденность создавала такую атмосферу доверия, что мне было бы сложно не отвечать ей откровенностью. Так что когда разговор зашел о Татьяне и о ее работе манекенщицей, я без всяких околичностей дал понять, что эта перемена в ее жизни меня разочаровала.

— Я вас понимаю, — сказала она. — Да что уж, я теперь не так, как раньше, горжусь тем, что она моя дочь. С другой стороны, я думаю, что именно храбрость, упрямство, совесть и делали Адриана таким тупым, да простит он меня, если мои слова дойдут до него. Мне кажется, что в ней есть нечто иное, а работа над дипломом по математике не позволяла ей раскрыться. Кто знает, что лучше для блага каждого из нас. Однако мне становится страшно, когда я вижу ее ужасную озабоченность из-за какого-то платья или пальто, которого у нее нет и о котором она мечтает, как когда-то мечтала о дипломе. Если ей придется когда-нибудь пойти к кому-то на содержание, мне будет горько до смерти, но самое ужасное — это мое осознание того, что я быстро свыкнусь со случившимся, а назавтра и вовсе перестану об этом думать. Русские эмигранты были такими мужественными, энергичными, а я — совсем другая. Я не умею делать ничего хорошего или хотя бы просто полезного. Когда умер муж и Татьяне в ее двенадцать лет пришлось кормить нас, я хотела пойти работать, но мне никогда и ничего не удавалось, а мне почти не стыдно. Самое же отвратительное, что во все периоды своей жизни — и раньше, и сейчас — я всегда счастлива, да, очень счастлива, даже если случается самое худшее. Тоску у меня вызывают только мозоли на ногах.

Соня Бувийон поведала мне о своих мозолях и спросила, чем я занимаюсь. Я ответил, что только что вышел из тюрьмы, припомнил Шазара, и вдруг она поняла, кто я. Заохав, извиняясь за забывчивость — «ничего не держится в голове», — она встала со стула и мягко положила руку мне на плечо.

— Бедное дитя, я так переживала за вас во время суда, так переживала, а сейчас вы у меня дома, и я вас не узнала. А я ведь впервые увидела вас совсем маленьким, когда мы жили на улице Сен-Мартен. Я помню вашего отца — у него было такое доброе лицо и вид нежного, покорного существа.

Так она перебирала воспоминания, а я ощущал на своей шее ее мягкую, пухловатую руку, и взгляд мой то и дело останавливался на ее тяжелом бюсте. Мне даже не пришло в голову, что она уже старая женщина. В висках у меня застучало, мозг запылал, дыхание оборвалось. Я встал так резко, что опрокинул стул, схватил Соню сначала за плечи, затем за грудь и приник губами к ее рту. Потом с грубой жадностью стал гладить одной рукой ее тело. Сначала Соня очень испугалась, но быстро успокоилась, и я почувствовал, как она расслабилась в моих объятиях. Только услышав шаги и звуки голосов за дверью, я овладел собой. И тут же осознал, что нанес непоправимую обиду Татьяне, совершил измену по отношению к ней, а главное, что я вел себя, как грубое животное, набросившись на одинокую женщину. Я взял в углу комнаты свой чемоданчик и направился к выходу, но Соня преградила мне путь, умоляя не уходить.

— Если вы уйдете, Татьяна устроит мне ужасный скандал. Она будет говорить, что я во всем виновата, что сказала не то, что нужно было.

— Расскажите ей все как было.

— Она станет упрекать меня в том, что я не сделала все должным образом. Будьте так добры, останьтесь. Не расстраивайтесь из-за такого пустяка. Мой Адриан спал с самыми красивыми из своих продавщиц. Он был так хорош собой: жесткие усики, благородный взгляд, словом, настоящий мушкетер, а меня ведь тоже не он один сжимал в объятиях. Ну, вот, Адриана больше нет, и мне самой недолго осталось, однако я едва ли могу сейчас вспомнить чьи-нибудь объятия. Не забивайте себе голову тем, что того не стоит, дайте-ка мне лучше ваш чемоданчик и садитесь есть сыр.

Татьяна вернулась около половины третьего ночи и присела возле меня на край дивана в столовой, где мне приготовили постель. Глаза ее блестели. Она сказала, положив руку на мой лоб:

— Надеюсь, ты будешь доволен — я нашла тебе работу.

— Работу? Но ты предупредила, кто я?

— Я все рассказала: и о Шазаре, и о том, что за грязный тип он был, и о случившемся, все.

— Татьяна, я вечером повел себя отвратительно, очень грубо по отношению к твоей матери. Я чуть было… я хотел…

Я говорил что-то бессвязное. В конце концов мне удалось объяснить ей, что произошло.