Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

Его голос дрожал от волнения, но мыслям, как мне предстояло убедиться в течение этого разговора, не хватало стройности. В своих весьма общих рассуждениях он высказывал веру в расцвет человечества, страдающего от голода и унижений, и сожалел, что Татьяна бросила учебу, которая, по его мнению, вывела бы ее на более надежный и достойный путь, чем высокая мода. Кроме этого, он с похвалой отозвался об умиротворенности Сони и ее способности быть счастливой. Тем временем мое внимание было привлечено тиканьем, доносившимся из свертка, который он положил на стол, а в восемь часов раздался бой часов, приглушенный упаковкой. Жюль Бувийон, слушавший подчеркнуто внимательно, недовольно нахмурился. Часы пробили только шесть ударов. В конце концов он развязал шпагат на свертке, развернул бумагу и вынул из коробки то ли будильник, то ли настольные часы весьма старого стиля, относящегося, возможно, к середине двадцатых годов. Корпус часов был сделан под мрамор со скошенными гранями и многоугольным циферблатом голубоватого цвета с арабскими цифрами, обрамленными блестящей полоской металла. Кузен перевел стрелки на девять часов. Часы пробили семь.

— Так и есть. Время и бой не совпадают. Ничего страшного, но неприятно. Представьте, когда я был последний раз у своего старого приятеля Монкорне, я забрал у него эти часы и пообещал, что верну через месяц, но с сюрпризом.

Он рассмеялся и достал из коробки еще один сверток.

— Вот он, сюрприз. Тут записаны мои размышления. По правде говоря, это не просто размышления, а вся моя философия. Здесь все связано, как у Спинозы, только еще лучше. Заметьте, если я говорю «лучше», это не значит, что все у меня так складно написано, но я иду дальше и даже гораздо дальше. Я назвал свое произведение «Бог». Хотелось бы, Татьяна, чтобы ты когда-нибудь его прочитала. Тебе это нужно.

— С удовольствием, Жюль. Я хотела бы прочитать его как можно скорее.

— Вам двоим тоже не мешало бы прочитать мой труд. Я уверен, что вам, юноша, это будет полезно.

Он спросил меня о моем отношении к Богу, и мне пришлось сказать, что я атеист или скорее свободный для веры человек, но, вопреки моим опасениям, его мой ответ удовлетворил. Именно для таких людей, как я, он написал свои философские итоги. Думаю, ему было бы приятно, если бы я читал их у него на глазах, и он бы радовался, видя, как мне становится хорошо и как во мне происходят счастливые перемены. К сожалению, он должен был отнести записки своему Монкорне. И все же кузен решил показать нам их и осторожно развернул рукопись. На обложке из толстой серой бумаги округлыми буквами было начертано «Бог». Название окружали раскрашенные акварелью маргаритки, в свою очередь заключенные в круг роз. Посмотрев еще раз на обложку, Жюль Бувийон растроганно улыбнулся и с: сожалением снова завернул рукопись в бумагу.

— Не знаю, что об этом скажет Монкорне. Боюсь, не было бы это для него слишком сильно. Надо вам сказать, что мой Монкорне всего лишь бедный старый анархист, всегда державшийся за материальные признаки мира. О, как он взбесится, когда увидит написанные черным по белому доказательства существования Бога.

Соня предложила кузену остаться ужинать, но оказалось, что Монкорне собирается угостить Жюля рагу из баранины. Уходя, он обратился ко мне:

— Жду вас к себе в гости. Я живу в Китовом тупике, квартал Фоли-Мерикур, вам там всякий укажет.

Я искренне пообещал прийти. Он удалился, окинув нас троих на прощанье взглядом, полным тепла и доброты. Едва кузен ушел, Татьяна схватила мать за руку, выволокла ее на середину комнаты под лампу и стянула перчатку. Рука Сони лоснилась от жира, а из перчатки, хранившей форму и тепло этой руки, несся свиной дух.

— Какая гадость, — произнесла Татьяна ледяным тоном, бросая перчатку на пол.

Я подобрал ее и попросил Татьяну успокоиться.

— Оставьте, Володя, она права. Я никчемное, бездумное создание, никудышная и ни на что не годная мать, ленивая женщина…

— Пойди вымой руки, — оборвала ее Татьяна.

Соня понуро опустила голову и поплелась на кухню. Кипя от возмущения, я искал колючие слова.

— И впрямь, лучше мне было бы не приходить. Кстати, — добавил я со смешком, — ты перешла из манекенщиц в продавщицы?

На лице Татьяны проступила легкая краска. Казалось, еще миг — и она отвесит мне пощечину.

— Пойдем в спальню, нам там будет спокойнее.

Она пошла впереди меня. Я знал, что случится в спальне, но настроение мое не соответствовало ситуации. Мне предстояла знакомая операция промывки мозгов любовью. Я решил сохранять бдительность, что бы ни случилось, но когда, открыв дверь, она повернулась с улыбкой ко мне, я почувствовал, как испаряется мой гнев и возмущение. Она взяла мою руку и прижалась к ней щекой. Спальня была очень маленькой. У противоположной стены на белом комоде я увидел через ее плечо открытый футлярчик, на внутренней стороне которого стояла подпись знаменитого ювелира с улицы де ля Пэ. Я убрал руку, и она заметила, куда я смотрю.