Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

— Да, пистолет-мужчина, это было, — пробасил подполковник Есипов-второй. — Кавалерия! Джигитовка!

— А я, господа офице’ы, совсем иное п'ипоминаю! — восторженно произнес поручик де Бальмен, и юношеские щеки его вспыхнули густым румянцем неподдельного восторга. — «Дивизия, сми'но! По полкам слушай на ка'аул!» Голос, как у п’отоие’ея, у нашего начальника дивизии Гене'ального штаба гене'ал-майо’а фон Бекка! А навст'ечу сам госуда'ь импе'ато'. Знамена склонились. На п'авом фланге о'кест* — «Боже, ца'я х'ани!» Ба'абаны бьют, флейты свищут.

— Да, — кивнул ротмистр Издетский. — Это было красиво. А где ваш фон Бекк нынче? Не слыхать что-то... Кому служить изволит?

— Его еще в восемнадцатом в Пет'ог'аде большевички в ’асход пустили, — обидевшись, отозвался де Бальмен. — Плохого не думайте.

— A-а, — усмехнулся ротмистр. — В таком случае простите великодушно, шер ами. Немало ведь господ офицеров и по ту сторону фронта... э... боевыми операциями руководят. Среди них и «моментов» [5] «Моментами» называли в офицерской среде генштабистов. масса.

— У нас при недавнем отступлении вот какой случай произошел, — пробасил Есипов-второй. — Ротмистр один, Каплин... Знал его прекрасно. И давно, еще с германской: лихо рубился с немецкими драгунами — «Шашки к бою!», и всегда впереди строя. Орел!.. А тут вон что выкинул. Снял с себя погоны, повесил на забор на видном месте, а рядом записку начальнику дивизии, подумайте! Прощальную! И вместе со своим вестовым — к красным.

— Показательно, — с нечеткой интонацией констатировал Дубяго. — И у нас на участке, господа, случай произошел. Если угодно, послушайте. Весьма показательно, считаю... Бились мы тогда за деревеньку одну. Да и не деревенька — домов двадцать всего! Грош цена ей в базарный день, но кому-то из наших полководцев понадобилось взять ее для победной реляции. Для чего более — не скажу, не знаю. Но раз приказ дан: «Смир-ра! На плечо! Арш! Ать, два! Левой, левой!» А потом: «В цепь, вашу мать! Бегом! Вперед!» А краснопузые в нас из пулеметов. И сами — в цепь, грудь в грудь, штык в штык... Так и тыркались двое суток, пока к нам подкрепление не подошло, полк целый. Мы и навалились, взяли деревеньку и пленных с десяток. Своих тоже положили более чем достаточно. Злые все до невозможности. А тут фельдфебель в штаб пленного доставляет — вполне интеллигентного вида человек и лицо приятное. И военная косточка во всем видна. «А вы, простите, не из бывших ли офицеров?» — спрашивает наш ротный. Большой был мастер пленных допрашивать. Спокойно так говорил, с ленцой, иронично, без крика, — смеялись мы все обычно: спектакль да и только. «Так точно, — отвечает пленный. — Но почему же из бывших? — Отвечает спокойно, хотя ранен был, видно, не единожды, в крови весь и френч на нем порван. — Я и остался офицером». — «Присягали, вероятно?» — «Так точно, царю присягал. Только свободным себя от присяги считаю: где он, царь наш?» — «Ваше прежнее звание, простите?» — «Штабс- капитан». — «Значит, у большевичков изволите жалованье получать, господин бывший штабс-капитан?» — «А вам, простите, французы или англичане платят за то, что вы русских людей пулеметами косите? — И как закричит: — Ненавижу! Ненавижу вас! Ландскнехты! Кондотьеры! Это вы Россию продаете оптом и в розницу! За фунты и франки! Нашу нефть, нашу землю! Думаете, прощения просить у вас стану? Не дождетесь! Слова больше не скажу. Стреляйте, сволочи!..» И точно, рта не раскрыл. Расстреляли его, конечно. А командир полка говорит: «Хороший, видно, был офицер, крепкий. Я бы его на роту поставил».

— Да-с, стойкий у вас народ подобрался, э, идейный, капитан, — хмуро резюмировал ротмистр Издетский. — Но не все такие. К счастью. Придется и мне, господа, один случай припомнить — из недавнего прошлого, как говорят... Взяли мы четырех комиссаров. Стойкие... э... оказались скоты, ничего на допросах не показали. Повели на расстрел. Три мужика и баба. Еле идут... э... но идут: куда денешься — сзади штыки, спереди и с боку...« о... штыки... «Будете говорить, большевистская зараза?» Молчат... Поставили их к стенке. «Раздевайтесь, сволочи!» И вы, мадам, не стесняйтесь, никто ваших прелестей больше не увидит?..» Построили конвойных, командую: «По врагам России, взвод, залпом — огонь!..» Трое упали. Один стоит. Стоит под дулами винтовок в кальсонах и матросской тельняшке и глазом не моргнет. Улыбается даже. И я ему улыбаюсь: «По матросу, взвод!..» Он рубаху рванул, кричит: «Стрелять не умеете, господа офицеры! Учить вас надо!» А я вижу у него на груди... двуглавый орел вытатуирован, огромный — от соска до соска. Командую: «Взвод, отставить!» — и объясняю ему: «Простите, товарищ комиссар. Не могу в орла стрелять... Я тебя, сволочь, лучше повешу, голубчик». Так и сделал, вздернул «на вешалку»... Пришлось потрудиться — ничего... э... не поделаешь.