Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Молодой, дойдя до скамейки, остановился, изумленный. Он сел, и генералы, обнявшись, облобызались.

Это были Шкуро и Май-Маевский. Герой летнего наступления, доведший свои войска до Киева, Орла и Воронежа, пребывал в отставке и глухой безвестности, пил, продавал последнее. Шкуро, всегда кузнец своего счастья, есаул, заставивший не то Кубанскую раду, не то Деникина под нажимом какого-то великого князя произвести его в полковники и генералы, был, как всегда, на поверхности, в центре событий, нужный даже тем, кто считал его просто бандитом. Шкуро обожал въезжать в захваченные города на белом коне. Его всегда окружали офицеры собственного конвоя — «волчьей сотни», носившие на рукаве черный шеврон — разверстую волчью пасть со скрещенными костями, — волчьи хвосты, пришитые к папахам. Он был любимцем удачи и от этого всегда тщеславен и честолюбив. Недавно еще всерьез надеялся первым войти в Москву, хапнуть миллион рублей — премию, назначенную Российским торгово-промышленным комитетом. Поняв, что Москва отдалилась надолго, а скорее всего — навсегда, Шкуро принялся сам составлять капитал и, как утверждали знатоки, весьма преуспел на этом поприще при взятии городов и борьбе с местными большевиками, к которым при великой нужде относил всех, кого грабил. Невежественный терский казак, хвастун, рубака и плясун, ставший генералом и всерьез считавший себя полководцем, он любил славу и сам создавал ее, даже фамилию свою — Шкура — переиначив, облагородил.

В Екатеринодаре его жена «вела открытый дом», пользуясь наставлениями графини Воронцовой-Дашковой, ставшей кем-то вроде церемониймейстера при ней: мебель «ампир», блистательная сервировка, отличная кухня, вина на все вкусы, лакей в нитяных перчатках. Шкуро пренебрежительно звал наставницу жены «графинчиком». Впрочем, он не так уж часто бывал дома, предпочитая апартаменты в собственном поезде. Вокруг него всегда вились мелкие журналисты, поэтические «гении», песенники танцоры, «актрисы». Утверждали, Шкуро купил даже кинооператора, призванного запечатлеть все его подвиги для истории в назидание потомкам.

Именно с кинематографом, рассказывали, и произошел у Шкуро интересный казус. Как-то, окруженный свитой, после обильного ужина, направился он с женой посмотреть фильму «Шкуро на фронте», снятую ради очередной рекламы. Все шло хорошо, пока камера показывала героя в тяжелых боях, но как только на экране замелькали кадры, рисующие храброго генерала на отдыхе, разразился скандал: отношения Шкуро и какой-то миловидной сестры милосердия не вызвали у жены никаких сомнений в их подлинной сути. Забыв все хорошие манеры, преподанные ей графиней Воронцовой-Дашковой, мадам Шкуро орала, как простая торговка.

Взаимная приязнь, родившаяся не столь на фронте, сколь за пиршественным столом, объединяла Шкуро и Май-Маевского, во всем людей очень разных. И вот даже теперь Шкуро не погнушался сесть к опальному приятелю, покинутому всеми старику, и на виду у всего города заговорить с ним.

Поначалу Май-Маевский отвечал односложно, короткими фразами, с тяжелой одышкой: жизнь плоха, неинтересна, несправедлива к нему. Потом чуть оживился.

— Послушай хотя бы это! — Порывшись в карманах, он достал клочок мятой бумаги. Спросил с недоверием: — А известно тебе, как отблагодарил меня за службу Деникин? Нет? Точно?!. Я ему, можно сказать, каштаны из огня таскал, ковер к Москве выстилал, а он?! Не знаешь или притворяешься? Тогда, послушай вот... любезного Антона, послушай. — И он принялся читать: — «Дорогой Владимир Зенонович! Мне грустно писать это письмо, переживая памятью Вашу героическую борьбу по удержанию Донецкого бассейна и взятию городов: Екатеринослава, Полтавы, Харькова, Киева, Курска, Орла... Последние события показали: в этой войне играет главную роль конница. Поэтому я решил: части барона Врангеля перебросить на Ваш фронт, подчинив ему Добровольческую армию, Вас же отозвать в мое распоряжение. Я твердо уверен, от этого будет полный успех в дальнейшей нашей борьбе с красными. Родина требует этого, и я надеюсь, что Вы не пойдете против нее. С искренним уважением к Вам, Антон Деникин». Каково?! Только не помогла ему и моя отставка: барон Врангель его, как устрицу, проглотил. И не пискнул!

— Э, оставь! — махнул рукой Шкуро, принимая совершенно беззаботный вид. — Как давно это было, а ты все себя мучаешь. Где Деникин? И Деникина нет, уплыл, не вернется. О другом думать надо.

Май-Маевский, не встретив сочувствия, погрустнел и вновь понурился. И опять заговорил короткими фразами, с одышкой. Все люди — пресмыкающиеся, стоит ли воевать за счастье хоть одного процента из этого подлого племени? Водка и кабаки надоели: похмелье тяжко. Бабы его никогда не интересовали. Да и деньги вышли. Несколько дней назад его денщик Франчук удачно, кажется, сплавил спекулянту орден святых Михаила и Георгия, пожалованный господами союзниками от имени короля Георга V... Май-Маевский пошутил: нечем и торговать больше, разве звание лорда, что ему англичане дали, перепродать кому? Но кто его купит сейчас, здесь?