Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

«Подробности», сообщенные Фоксом, не оставляли ни малейших сомнений в опереточной фантазии русского генерала, начитавшегося Эжена Сю или Конан Дойля. Жаль было потерянного времени. Трудно расписываться в собственном поражении. Все сроки, отпущенные на следствие, окончились. А тут еще опровержения, валившиеся на Марша и Роша одно за другим. Так было окончательно установлено, что зеленая библия — не пособие для шифровальщика. Записная книжка, переданная Плевицкой, не содержала абсолютно никаких секретных данных. Письмо и крестик, полученные в камере от некой Валентины Малаховой и предположительно оцененные следствием как тайный знак от мужа, оказались лишь даром благодарной почитательницы певицы, разделяющей общее негодование по поводу незаконного ареста «божественной, кристально чистой и глубоко верующей Надежды Васильевны». В письме вспоминаются ее выступления в Берлине. Корреспондентка слышала ее и в Галлиполи, где маялась Плевицкая, как и все русские женщины, жены русских офицеров, вынесшие страду походов, горя, боевого огня». Нет, — как сразу определил для себя Марш, — и в этой посылкой все «чисто». Он ни на минуту не сомневался: захоти следствие найти в Берлине Валентину Малахову, это не составило бы никакого труда...

Что же могло представить правосудию следствие в результате долгой и кропотливой работы? Оспариваемое алиби Плевицкой, которая дает не слишком точное время посещения ателье Скоблиным? Версию поломавшейся внезапно машины? Тщательно затираемый «гаврский след», для уточнения деталей которого упущено время?.. Можно ли восстановить его во всей полноте? Или использовать одну из последних речей Евгения Карловича, в которой он, — словно в предчувствии своей участи, — говорил о переговорах французских властей с советскими дипломатами, которые в качестве компенсации за передачу промышленных заказов потребовали разгрома активных эмигрантских организаций, под которыми в первую очередь подразумеваются все организации РОВСа. Как говорил тогда Миллер? «Я не верю, что Франция в 1931 году может последовать примеру Болгарии Стамболийского 29-го года и поэтому меня это известие, имеющее несомненные основания, не только не огорчает, но искренне радует, ибо не может быть лучшего свидетельства, что РОВС одним своим существованием сознается советской властью как наибольшая угроза и опасность...» Пророческие слова! Они могут быть использованы в качестве косвенных улик на будущем процессе — не более. Что еще может получить следствие? Настроение присяжных? И то, пожалуй, что певица — русская, иностранка, а после шумного дела коагуляров у нас не любят иностранцев, занимающихся французской политикой, тем более поучающих нас, навязывающих свой образ мыслей, свои законы поведения. Такие настроения вполне перекроют все недостатки и просчеты следствия, — решил Марш.

Итак, допросы окончились. Пусть начинается суд. Французский народ против политиканов-эмигрантов, заговорщиков и террористов разных мастей. Марш делает заявление для печати: процесс начнется днями. Судить будут Плевицкую: она — единственный свидетель и соучастник совершенного преступления...

Плевицкая, между тем, пребывала все в той же камере и в том же обществе двух воровок-француженок, из которых старшая была опытным осведомителем полиции. Имя исполнительницы русских народных песен в последнее время все реже стало появляться на страницах газет. Общество начинало терять интерес к исчезнувшим генералам и к будущему процессу над русской певицей.

...По поводу Нового года Надежда Васильевна получила праздничный обед — бифштекс с картофелем и четверть литра красного вина. У нее появился еще один русский адвокат — некий мэтр Майер, который подал кассацию и заявил, что надеется на пересмотр ряда материалов следствия. Их первая встреча прошла в доверительной доброжелательной обстановке. Плевицкая была необычно возбуждена и говорлива.

Уже более полугода провела Плевицкая в тюрьме, ожидая суда. Закончив следствие, Марш добился отпуска и уехал из Парижа, передав дела своему коллеге, де Жирару... В Гавр вернулся пароход «Мария Ульянова», на котором, как подозревали, — и увезли Миллера (А, может, и Скоблина? Или их вместе?). Де Жирар поспешил допросить капитана и некоторых членов команды, понимая, что по истечении стольких месяцев это абсолютно бесперспективное дело. Капитан пристойно говорил по-французски и поражал находчивостью: на каждый вопрос следователя у него (точно заранее заготовленный) тотчас находился обстоятельный и вполне правдивый ответ. «Вез ли он ящики?» — «Вез, небольшие, картонные, человека туда ни за что не засунешь, не распилив предварительно». — «Что находилось в ящиках?» — «Какой-то архив, бумаги, книги как будто. И продукция парижской галантерейной и кожевенной фабрик. Или тонкого белья и косметики — я уж и не помню. Впрочем, это легко проверить по судовым документам... Да* были еще и металлические детали сельскохозяйственных машин, весьма крупные. Они крепились прямо на корме и юте без ящиков. В трюм их не спускали».