Ильма Ракуза - Мера моря. Пассажи памяти

Приоритет был отдан литературе, чтению и музыке. Этим я по большей части занималась дома, с упоением. Моя жажда чтения далеко превосходила то, что требовалось для школьных уроков. Я читала Достоевского и Гершома Шолема, Августина и Гертруду Кольмар, до глубокой ночи, тем самым замыкая круг усталости.

О моей страсти знали лишь немногие. В школе меня считали интроверткой, не склонной к шуткам и дурачествам. Со спортивным духом у меня было так же плохо, как со спортом в целом, с этими похожими один на другой уроками физкультуры для девочек: брусья, обруч, гандбол. Часто я симулировала недомогание и пропускала занятия.

Что такое командный дух, я представляла себе плохо. И по умолчанию не хотела присоединяться ни к одной из групп внутри класса. Поэтому меня было трудно «использовать». Беспартийная, я шла своим путем, или, если не так пафосно, была частью согревающего биотопа класса, устанавливая связи лишь с некоторыми из соучеников. Например, с Маги, всегда бодрой и веселой, полной творческих сил и юмора. Быстрыми штрихами она набрасывала портреты учителей и учеников, рисовала комиксы, от которых все были в полном восторге. Ее наблюдательность поражала, а еще сильнее – ее способность придать увиденному комический характер. Фантазия ее была неиссякаема. И природный юмор. И фантастическая память.

Все, что я в гимназии проспала, Маги помнит по сей день. Разговоры на переменах, проказы, стихи, всё. Стоит мне что-нибудь упомянуть, подробности из нее брызжут фонтаном. В закромах ее памяти хранятся годы, которые, как я думала, для меня потеряны.

Недавно она прислала мне фотографию, на которой мы спим, сидя в поезде. Снимок, который был сделан во время поездки в Сиену после сдачи экзаменов. И вот мы сидим, две сплюшки, с полным доверием склонившись друг к другу, и самозабвенно дрыхнем с отсутствующим выражением лица. Голова Маги лежит на моем плече, словно тут ей самое место. Ее светлые волосы касаются моих темных, стянутых белой лентой. Маги будто улыбается, а у меня, унесенной в далекий сон, вид сосредоточенный, почти страдальческий. Сиденья жесткие, поезд качается, грохочет, но мы находим опору друг в друге. В молчаливом согласии. В тихом равновесии.

Только близость делает такой сон возможным. Ведь сон – это нагота, беззащитность.

Маги всегда была мне близка, с самого первого класса гимназии. У нее была широкая душа и способность тонко чувствовать, как у всех рожденных под знаком Рыб. Она любила воду и синий цвет, и умела многое из того, что мне тоже хотелось бы уметь: кататься на велосипеде и, особенно, рисовать. Я восхищалась ее юмором, и догадывалась о грусти, которая скрывалась за ним. Случалось, что веселая Маги вдруг разражалась слезами. Я не спрашивала почему, только еще глубже вбирала ее в свое сердце. Она живет в нем по-прежнему. Хранительница бесчисленных воспоминаний и тайн.

Tell me about Mr Streuli, Mrs Urner, Mrs Marxer, про Марину, Хелен, Ханну. As you like, говорит она. И выдает на-гора пять анекдотов. My God, вот, значит, как было, говорю я. Радуясь улову, который Маги вытащила сетей моей сонной памяти. И я опять вижу локоны Ханны (она всегда мечтала о мужчинах с африканскими кудряшками), примечательный профиль мистера Штройли и белую гриву преподавательницы по классическим языкам миссис Марксер, слышу болтовню Марины и Хелен, и строгий голос мистера Филлигера, призывающий к тишине, слежу за медленным письмом Марии, наполовину болгарки, которая научила меня славянской азбуке, и быстрыми пояснениями Маривонн к дифференциальному исчислению. All right, вот они все. И мистер Бреннер со своими склянками для реагентов.

Но лучше всего школа была не в школе. В походе с классом в Вальбеллу, где мы смотрели в ночное небо и находили созвездия. Все, что мы днем узнавали на уроках астрономии, ночью в темноте обретало сияющую ясность. Мы сидели кто как, лежали и – смотрели. Удивлялись. И как на Паскаля, на нас «вечное молчание бесконечных пространств» наводило страх. Никакие знания не шли в сравнение с этим величием. И если кто-то из нас вдруг разражался смехом, прямо посреди этой тишины, то только потому, что больше не мог выносить это возвышенное молчание. Мы были малы, глупы, смущены. И маленькие, глупые, смущенные шли вдоль озера к дому, к позднему чаю и разговорам. И я бодрствовала!

Год учебы в мировой столице, об этом я всегда мечтала. Один мой товарищ был уже там, в Сорбонне, носил тетрадки под мышкой и продирался сквозь толчею в метро. Суровая жизнь, говорил он, но в ней есть атмосфера.