Ильма Ракуза - Мера моря. Пассажи памяти

Мои списки никогда не заканчивались. И сегодня я спрашиваю себя, почему они так упорно следуют за мной, всю жизнь. Что они, свидетельство, указание, удостоверение, регистратор, указатель, накопитель, инвентарная опись, резюме, опора? Они скрепляют то, что иначе наверняка рассыплется. И еще они мемориалы, это тоже. Может быть, самонадеянные в своей борьбе с бренностью, а, может быть, и наоборот, излишне скромные. Фиксировать – лучше, чем забывать. Вот, смотри, читай.

У Оскара Пастиора (чье имя можно найти не только в метрической книге, но и в списках депортированных за 1944 год) я читаю: «У имен нет мгновения. Они выстраиваются в ряды, присоединяются друг к другу, сводятся, в крайнем случае, к «паратаксису» события, как сказали бы лютеровские лингвисты, но имена не двигаются, они суть… В списках я нахожу себя в неприкосновенности, то есть паратаксически привязанным, присоединенным. Шансы обойтись без подчинения или переупорядочивания в этом языке, который уже есть, хоть и малы, но пока существуют персональные списки, все же остаются».

Списки и списки. Мои детские литании невинны, они не оценивают, они складываются в некий инвентарный список личного любопытства, отмечая на бумаге шаги, следы.

Только много позже я открыла связь имени и судьбы, nomen и omen. Списки становятся списками умерших.

14 октября 2006 года я стою в сердце бывшего варшавского гетто, улица Мила, 18 и записываю имена: Мордехай Анилевич, Фрауке Берман, Ицхак Блауштейн, Мелах Блонес, Неся Цукер, Йозеф Фасс, Эфраим Фондамински, Эмус Фройнд, Зеев Вортман, Сара Загель, Рахелька Зильберберг. («Они покоятся на месте своей смерти, в знак того, что вся земля им могила.») В нескольких шагах отсюда, на так называемой «Умшлагплац», площади, где «сортировали» евреев из гетто, грузили и депортировали в концлагеря, список такой длинный, что пришлось ограничиться одними личными именами. Каддиш в камне. Аба, Абель, Абигайль, Абитель, Абнер, Абрахам, Абраша, Абсалом, Ахиезер, Ахимелех, Ахитав, Ада, Адам, Адела, Адольфайдла, Айзик, Ахиба, Александер, Борух, Брайна, Брайндель, Броня, Бронислав, Цадок, Цедакиаш, Целина, Цемах, Хаггит, Хайм, Хая, Хана, Ханен, Хася, Хава, Хавива, Хизкяш, Цури, Цви, Цина, Ципора, Цирла, Цивя, Дина, Доба, Дора, Дорота, Дов, Двося, Элиаб, Элиаху, Элиаким, Элиаш, Элиов, Элиезер, Элимелех, Элишура, Элиза, Элька, Элькана, Эльнатен, Эмануэль, Фадель, Файга, Файвель, Фелиция, Феликс, Филип, Фишел, Фрайда, Фроим, Фрума, Фридерик, Хадаса, Хагара, Халина, Ханна, Хела, Хелена, Хенох, Хеня, Хенрик, Херш, Хеса, Хешель, Хирш, Худла, Ядзя, Яир, Якир, Яков, Якубьян, Янкель, Януш, Йезекиль, Йехиль, Йедида, Йефет, Йешуа, Йегуда, Йекутиль. Я обрываю список. Последним именем было «Занна».

Никто не видел, как я записывала имена.

Хотя надгробные надписи я списывала еще ребенком. Имена на памятниках, на стенах домов, в музеях и церквях. Но не такие списки. Я не стояла в Триесте у «рисовой фабрики», не ходила по берлинским «камням преткновения». Я знала одно: уважай имена. Записывая их, я верила, что ввожу их в новый контекст. Подобно тому, как в романе Данило Киша «Мансарда» юный герой составляет список своих соседей, словно они ждут «чести быть приведенными к какой-то форме»: Радев Катарина, домоправительница, род. 1899; Флакер Антон, автослесарь, род. 1907; Флакер Мария, домохозяйка, род. 1911; Флакер Мария, студентка, род. 1932; Флакер Иван, школьник, род. 1939; Катич Стефан, станционный диспетчер, род. 1910; Катич Аника, домохозяйка, род. 1915; Попарич Дьюро, стрелочник, род. 1928; Попарич Стана, служащая, род. 1913; Попарич Лильяна, школьница, род. 1945; Попарич Машинка, школьница, род. 1947; Попарич Ядранка, ребенок, род. 1954; Попарич Ядранко, ребенок, род. 1954 и т. д. У Киша эта ранняя литания начинает длинный ряд перечислений, проходящих под лозунгом: «Каждый человек сам по себе звезда» и выливающихся в визионерскую «Энциклопедию мертвых», где каждая человеческая жизнь учтена «в совокупности ее эфемерных событий».

Список, перечень как поэтика.

В Варшаве в квартале бывшего гетто царила необычайная тишина. На улицах, в скверах почти не было людей. Только этот мелкий моросящий дождь, кропящий березы, так что они сверкают. Да несколько бродячих собак. Маленький туристический автобус стоял на улице Заменгофа, но пассажиров видно не было. Светловолосая американка, покупавшая брошюры и открытки в киоске, путешествовала в одиночестве. Я медленно пошла через парк Красиньского в сторону Старого города и в ресторане «Под Самсоном» съела фаршированную рыбу.