Наталья Арбузова - Продолжение следует

Завтра с утра на работу. Единственный оставшийся у Леденёва подчиненный Слава Старосельский, массивный и некоммуникабельный, будет смотреть на него волком. Заявится Славина жена, злая и безобразная. Такую плохую жену надо долго искать. Приведет двух хмурых дочерей шести и семи лет, сама же увеется, бросив осуждающий взгляд на виновника своих бед Леденёва. Малявки станут не по-девчоночьи рисовать танки с красной звездой. Наштампуют их до фига, танки пойдут ломить стеною, загонят Леденёва в угол. Он прилепится к распахнутому окну, уставится на крышу актового зала. Посреди ее виднеется одинокий башмак, развернутый сюда носком, будто нарочно поставлен тем, кто хотел сам себе о чем-то напомнить. Слава Старосельский начнет натужно осваивать несовершенный компьютер «Роботрон», еще без мышки, с кнопочным управленьем. В их проходную комнату из дальней вылезет зав. Отделом кадров по прозвищу Хорь Калиныч, родом хохол, лицом же вылитый немец – дитя оккупации, и по возрасту подходит. Проводит плавающим взором Леденёва, поспешно отскочившего от окна, стандартно поприветствует: «Какие люди ходят без охраны!». А Леденёв только того и ждал. Отметившись таким оригинальным образом, отбудет на свое безуспешное сафари – охотиться на льва. Гонялся, гонялся братец лис за братцем кроликом. Нет уж, тут скорей кролик гонялся за лисом – игра в перевертыши. Леденёву самому смешно, как тщетно пытается он сохранить прежний созерцательный образ жизни – уже ясно, не выйдет. Через пятнадцать, двадцать лет вновь наберут научно-исследовательские институты, для своих. Все революции таковы, и бархатные тоже. Привилегии умерли – да здравствуют привилегии.

Еще этой зимой Леденёв и Слава Старосельский с семьей кормились с сушняковского договора. Когда-то Леденёв катался на горных лыжах с разведенной женой Сушняка Галиной Денисовной. То есть Леденёв катался, а Галина Денисовна загорала. Через нее Леденёву достался этот договор, и весь год носил он Сушняку в бумажных пакетах толстые пачки свежеотпечатанных, мерзко пахнущих типографской краской двухсотрублевок. Отдавал при людях – тогда у Сушняка еще не было длинного кабинета с приемной. Говорил бодро: «Бутерброды от Галины Денисовны». Сушняк не глядя совал в карман. Собеседники его не любопытствовали, что вкусны ли бутерброды. На полке рабочего секретера демонстративно лежала облезлая-подкаретная заячья шапка. К лету ситуация изменилась: Сушняк поднялся на следующую ступень по социальной лестнице и не нуждался более в маскараде. Той порой всё чиновничество скопом освоило новый финт. Договора теперь оформлялись на фирмы, нуждающиеся в отмывке денег, и те возвращали заказчику девяносто пять процентов денег. Леденёв же отдавал половину от тех сорока процентов договорной суммы, что оставлял им со Славой на зарплату институт. Так и не довелось Леденёву увидеть интерьер нового сушняковского кабинета. Воображенье рисовало часы с маятником и длинный стол для совещаний. В длинном столе, должно быть, размещались долгие ящики. В бюрократической преемственности усматривалось нечто примиряющее с действительностью.

Надо срочно куда-то девать Славу, ликвидировать лабораторию и переменить участь. На другой день, уже бессовестно жаркий с утра, Леденёв, рискуя растаять, пошел на поклон к Петру Аристарховичу Свербееву, старику умному, принадлежащему к известной сто лет назад семье предпринимателей. Аристарха Викуловича Свербеева возглавить дело не прочили, а готовили в инженеры. Уезжать он не пожелал – нехотя стал советским спецом, за что и поплатился. Сейчас перед Леденёвым сидел его сын, задыхающийся седой астматик с обтянутыми тонкой кожей высокими висками. Договор профессору Свербееву со скрипом, скупо, но оформляли. Он был держателем кадастра нефтяных запасов и, стреляный воробей, умел не раскрывать всех карт разом. Славу Старосельского из симпатии к Леденёву взял, подписав тем самым своему любимцу вольную. Рядом сидящая Оксана Белоконь (нагрузка к договору, протеже какого-то чиновника) состроила недовольную мину. Молодая, красивая, нарядная, ну улыбнись в кои-то веки. Нет, улыбка была не предусмотрена протоколом. Леденёв поспешил известить Славу о положении вещей и помочь ему загодя перетащить пуды распечаток, по делу и не по делу. На старых БЭСМ отлично печатали самиздат.

У Славы была замедленная реакция. Долго шлепал растоптанными сандалиями по узкой комнатушке, вздыхая как корова, приговаривая: такие вот дела. Леденёв перебирал казенные бумаги, большинство в корзину, а какие-то себе под задницу, чтоб не потерять в суматохе. Наконец Слава написал заявленье о переходе, Леденёв сбегал за визой к Аристархычу. Нацарапал свое заявленье об уходе и обе бумажки подсунул под дверь зам. директора Алиеву, тоже где-то купающемуся. Как в других странах – это мы потихоньку узнаем, а у нас было и будет до скончанья веков наверху легче чем внизу. Слава сел пить чай, мешая в стакане кипятильником с оплавленной пластмассовой муфтой. Леденёв распрощался с ним до завтра и пошел обедать в бывшую райкомовскую столовую, куда бывало после двух пускали на объедки. Чье это нынче зданье – Леденёв не разобрался, но пускали точно так же после своих. Остатки сладки. Леденёв съел по-барски борщ и печеночные оладьи. Пошел пешком через Ленинский проспект, мимо пластиночного магазина в парк. Через президиум Академии наук, огибая клумбы. Задами, вдоль их теннисных кортов, в Нескучный сад.