Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Поначалу мы просто стояли, глядя друг на друга через стекло двери. Он, нельзя отрицать, был заинтригован не меньше моего. Когда мы виделись в последний раз, он был еще обезьяной Фликом, а я всего лишь ребенком, четырнадцатилетней девчушкой, теперь же — поглядите-ка! — я уже женщина, создание, которое своей аристократической возвышенностью кое в чем не уступало даже этому оленю. Итак, друзья мои, мы еще какое-то время стояли и смотрели друг на друга. Потом я открыла дверь, и Бруно, как полагается, хотел было сделать первый шаг, но я уже выбежала ему навстречу Я обняла его мощную оленью шею и приникла к его косматому телу. От этого кровь в нем закипела настолько, что если кто-то и видел нас в сумраке, если кто-то смотрел на нас из темных окон домов напротив, то он наверняка получил стресс на всю жизнь. А от моего бального платья остались лишь муслиновые ленточки на рогах Бруно.

Случилось то, что должно было случиться. Ночь взрыва звезд и смерча над морем, ночь землетрясения в Сиракузах. Нам оставалось сказать друг другу лишь несколько слов. Я хотела знать, когда в следующий раз?.. Он не имел об этом ни малейшего представления.

— Кем ты будешь в другой жизни?

— Если бы я знал! Я не имею ни малейшего понятия, когда я появлюсь вновь. И хотя я отлично знаю, что моя сущность находится не здесь, я, к сожалению, дрожу за свою звериную шкуру и боюсь смерти, как если бы это была человеческая смерть. Я должен умереть, чтобы снова явиться, но мне не хочется подставляться под пулю охотника или быть растерзанным медведем либо волчьей стаей. А из оленьих поединков я всегда выхожу непобежденным, и я так ловок, что мне не грозит опасность упасть откуда-нибудь и сломать себе шею. Но все же я знаю, что мой долг — стремиться к смерти, чтобы некогда мы смогли встретиться и в наших человеческих обличьях. Прощай, моя милая, не печалься и не забывай!

И он вспрыгнул с балкона на крышу, и я услышала, как он скачет во тьме, так что из-под его копыт разлетается черепица.

На следующий день, только я вернулась с занятий, батюшка продемонстрировал мне нечто диковинное, бережно держа это между большим и указательным пальцами. Он когда-то был членом охотничьей корпорации Цислейтании, объединявшей охотничьи общества Чехии, Моравии, Силезии, Верхней и Нижней Австрии, Зальцбургского края, Штирии, Каринтии, Крайины, Тироля, Горицы, Бургенланда, Истрии и Триеста, Галиции, Буковины и Далмации, и хотя у него никогда не было времени охотиться и участвовать в охотничьих пирушках, об охоте он знал многое.

— Это классический экскремент европейского оленя, Cervus elaphus, — проговорил батюшка, показывая мне какашку, с одной стороны заметно заостренную, а с другой — как бы ровно обрубленную и с маленькой ложбинкой. — К тому же соблюдены и все размеры оленьего экскремента, — взволнованно продолжал он, — и прочие признаки, описанные в литературе. Но скажи мне, Сонечка, — вопросил он с огромным изумлением, — откуда на нашем балконе мог взяться экскремент оленя?

О нет, Бруно, вздохнула я про себя, этого ты не должен был себе позволять! И тут же мне пришло в голову, что оба — и батюшка, и Любошек-колбаска — разбираются в оленях, но только я знаю кое-что об их экскрементах!

Какашка Бруно затем служила батюшке амулетом. Он пропитал ее специальным охотничьим лаком, продел через нее суровую нитку и носил на шее, чтобы защититься от любых несчастий, подножек, ударов и плевков судьбы. И этот амулет исправно выполнял свою задачу вплоть до 1942 года, когда он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти батюшку от сумасшедшего дома в Черновицах. Но об этом, господа, я расскажу позже, когда вам удастся лучше сориентироваться во всех описанных взаимосвязях.

После окончания Педагогического института я нашла себе место в школе на Антонинской улице. Школа располагалась прямо напротив одного из маленьких, сегодня уже уничтоженных городских кладбищ, но при этом неподалеку от центра, в шести минутах ходьбы от площади Лажанского. Может быть, вид, открывавшийся из окон моего класса на кресты и надгробья за низкой кладбищенской стеной, должен был вовремя предостеречь меня? Не знаю. Скорее нет. Мне кажется, что все, что я пережила, произошло бы в любом случае, а если бы я попыталась уклониться от этого, оно поджидало бы меня чуть дальше, возможно, лишь слегка изменив обличье.

Начало школьному году было положено в огромном школьном физкультурном зале, и собравшиеся там дети пели «Где родина моя», а потом любимую песню президента «Ах, сынок, сынок, ты дома ли, отец спрашивает, пахал ли ты». А я аккомпанировала им на рояле. Как видите, там сразу пригодились мои знания и способности, и все то, что вколачивала когда-то в меня мадам Бенатки, разливалось теперь над детскими головами, словно большая лужа музыкального молока. А сразу после торжества, не успела я подняться из-за рояля, на сцену взобрался коллега Ситеницкий и дружески обратился ко мне: «Вам уже говорили, что вы замечательно играете?» Однако ему не повезло, потому что мне после недавней истории с Любошем вовсе не хотелось амурничать с учителями. Я ответила резкостью. Он скис и откланялся.