Юрий Нагибин: Шестнадцать процентов

Я вывалился из грузовика окоченевший, почти слепой, с мучительно зудящими щеками и мимо огромного транспаранта, призывающего следовать примеру какого-то Придорожного, ринулся в ближайший магазин погреться. Это был странный магазин. Справа пестрели ситцы, ядовито пучились синие с красным резиновые детские мячи, множество ходиков отбивало время полукружными пробежками золотых маятников, а слева падали на весы краюхи серого, мокро-темного возле отделившейся корки хлеба и высились полки, украшенные пустыми коробками из-под конфет, тортов и кексов, пустыми банками из-под кофе и какао, пустыми бутылками массандровских и грузинских вин. Все же у пустого прилавка толпилось множество людей в шахтерских робах, ватниках, полушубках, драповых пальто. И, как я вскоре понял, они умудрялись черпать из этой пустоты нечто живительное, согревающее, помогающее жить дальше.

Я протиснулся к прилавку и спросил лиловолицую продавщицу в грязно-белом фартуке поверх суконной шубы, нет ли чем погреться?

— Вам тут не забегаловка! — сурово отозвалась продавщица.

Не знаю, чем привлек я внимание маленького, кругленького, справно и плотно одетого человечка, перед которым любезно-радостно расступились посетители, пропуская его к прилавку.

— Машенька, кошечка, ящик светлого и десять половинок, шофер заберет, — сказал он продавщице, затем повернулся ко мне и с дружелюбной улыбкой спросил: — Приезжий?

— Да.

— С Москвы?

— Да.

— Корреспондент?

— Да.

— Замерзли?

— Да.

— Машенька, — обратился человек к продавщице, — согрей нам маленькую и баночку открой. — Затем снова ко мне: — Токарев Аверкий Павлович, начальник Воронинского шахтоуправления. — Стянув зубами варежку, он протянул мне небольшую твердую руку.

Рассказывая о себе, я с удивлением наблюдал за манипуляциями продавщицы. Она включила электрическую плитку, достала из-под прилавка четвертинку водки, опорожнила в металлический ковш и поставила на красный спиральный огонь. Затем откупорила банку рыбных консервов, воткнула туда две вилки, придвинула нам вместе с толсто нарезанным хлебом и разлила водку из ковша по граненым стаканам.

— Никогда не пил подогретую водку, — сказал я Токареву.

— Иначе можно горло застудить, — разумно заметил он. — Со свиданьицем!

Мы выпили.

— Машенька, взбодри еще маленькую!

Из недр магазина двое старцев в черных, как ночь, фартуках приволокли ящик с пивом и другой — с водкой.

— Ребята, покличьте шофера! — обратился Токарев к толпящимся у прилавка.

— Да на кой леший он сдался? Нешто сами не дотащим? — готовно-радостно отозвались ему, и я понял, что начальник шахтоуправления любим в поселке.

— Порядок! — согласился Токарев и пояснил: — Это Васе Придорожному на свадьбу!

— Понятное дело!.. Во гуляет!.. Это по-шахтерски! — посыпалось вразнобой.

Я вспомнил, что видел фамилию Придорожного на транспаранте перед магазином, и спросил Токарева, уж не о том ли передовике идет речь.

— Ну конечно! — улыбнулся Токарев. — Одного Придорожного воссияла звезда над Донбассом, нашего Василия… Неделю назад съездил он в Москву, получил орден Ленина из рук Михаила Ивановича Калинина, а по возвращении окрутился с драгоценной нашей девушкой Любой Званцевой из диспетчерской. Третьего дня торжественно справили свадьбу в клубе, вчера — по-домашнему, а нынче — вроде черствых именин. Пусть погуляют!.. Лишнего не скажу, но на данном этапе Придорожный дал десять норм обушком, тысячу процентов дневной выработки!..

Я поглядел в стакан, в его зеленоватую пустоту: уж не оттуда ли доносится этот сладкий голос, вещающий о том, что было предметом моих долгих и безнадежных поисков? Нет, из стакана пришло лишь тепло, чудесное, разлившееся по жилам тепло, а голос принадлежал человеку из плоти и крови, начальнику шахтоуправления Аверкию Павловичу Токареву. Все без обмана, все настоящее…

Через четверть часа мы подкатили к свеже-ярко-голубому крылечку нового дома Придорожного, подаренного ему шахтоуправлением. Метель к этому времени стихла, небо стало голубее крылечка, и ближайший террикон, залитый солнцем, делал вид, что вот-вот зазеленеет. И я чувствовал теплым и полным сердцем, что наконец-то вступаю в полосу удач.

В поместительном зальце было людно, нарядно от цветастых туалетов женщин, сизо от папиросного дыма, ворочающегося в солнечных лучах, шумно от говора, смеха и хриплой патефонной музыки. Посреди зальца стояли столы, тесно уставленные холодными и горячими закусками, пирогами, бутылками с водкой и вином, но сидели за столом лишь несколько старух, остальной народ, насидевшийся за два дня, предпочитал догуливать стоя, как на дипломатическом приеме.