Юрий Нагибин - Сердце сына

Неумолимый зуд гласности заставляет меня сказать, что если учитывать насыщенность улиц и шоссе машинами, то в Италии автомобильных аварий куда меньше, чем у нас. Это естественно: там прекрасные машины с надежными тормозами, отличной резиной и рулем, уходящим при столкновении вверх, а не расплющивающим грудь шофера, превосходное покрытие дорог и привычка к ответственности за себя и окружающих, которая неизмеримо надежнее мелочной и одуряющей опеки автоинспекции. Последняя почти отсутствует, как и уличные регулировщики. Движение в Италии в основном самоуправляемое, это необыкновенно дисциплинирует водителей.

Основными поставщиками сердец в Италии являются мотоциклисты, смелые и бесшабашные юноши, мчащиеся со скоростью 120 километров в час на заднем колесе в смерть. Здесь каждого юношу в мотоциклетном шлеме рассматривают как потенциального самоубийцу.

Думать обо всем этом Джанни не хотелось, быть откупленным у смерти чужой жизнью претило душе христианина. Но все равно — против воли — томило чувство ожидания, и он попросил принести в больницу Библию. Джанни был истинным христианином, но не искал бога в дивной книге, созданной неведомо кем, только не полудиким кочевым народом, которому ее приписывают, и дарившей его редким поэтическим наслаждением. Бога он нес в душе.

И потекли дни, недели томительного и безнравственного, как ощущал Джанни, ожидания. Он старался не думать о том, о чем нельзя было не думать. Он впивался глазами в строчки: «Больше всего зримого храни сердце твое: потому что из него источники жизни». А он не сохранил да и не мог сохранить: от рождения в могучей грудной клетке билось слабое, больное сердце. «Отверзни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя». Это легко, куда труднее справиться с непроизносимой вслух ложью перед богом. Чтобы негодное сердце не просило себе замены, будто ты чем-то лучше другого, неизвестного человека, который должен погибнуть для твоей жизни, потерять солнце, землю, любимую, близких, все отпущенные человеку радости, а ты бы качал на коленях детей, любил жену, потягивал винцо, дремал у телевизора. «Глаза твои пусть прямо смотрят, и ресницы твои да направлены будут прямо перед тобой…», «Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды. Не уклоняйся ни вправо, ни влево, удали ногу твою от зла…»

Иногда ему казалось, что не нужно было соглашаться на операцию, а тихо, с достоинством встретить неизбежный конец. Но он вспоминал о жене и детях, которых оставит одних на чужбине, и понимал, что думать так не имеет права. Приходили врачи и вселяли надежду, хотя сами утрачивали ее с каждым днем: состояние больного неуклонно ухудшалось. Приходила жена — она устроилась при больнице — и его пронизывала жажда жизни. Только б жить, дольше жить, вечно жить!..

Джанни уже не поднимался с постели, он не мог стронуть с места свои слоновьи ноги. Костяк ощущал непомерную тяжесть разбухшего, налитого водой тела, и казалось, оно размозжит хрупкие косточки.

Словом, двадцатидвухлетний мотоциклист разбился на одной из тихих улиц Павии. Это был полицейский пожарной службы, вызванный срочно на пожар. Он не достиг места назначения… Девочка с котенком на руках решила перейти улицу перед самым носом мчащегося с бешеной скоростью мотоцикла. Она чесала котенку розовое блохастое брюшко и не слышала сигнала. В распоряжении мотоциклиста было ровно столько времени, чтобы сделать выбор, кому остаться в живых: девочке с котенком на руках или ему. Он выбрал чужую жизнь и, круто повернув руль, расплющился о бетонную стену.

У него треснул череп, разошлись кости лица, сломался позвоночник, оборвалась печень и селезенка, но в размозженном теле продолжало еле слышно биться здоровое, тренированное сердце спортсмена. То самое сердце, которое так нужно было изнемогающему Джанни.

Врачи стали бороться за жизнь потерпевшего с таким рвением, словно был хоть какой-то шанс на успех. Они, конечно, понимали, что случай безнадежный, но это никак не отражалось на их профессиональном поведении.

«Джанни знал обо всем этом, — рассказывала Вера, — и все чаще требовал Библию. Я понимала — так мне казалось, что с ним происходит: его время истекало, он не мог ждать, когда прекратится чуть слышный стук в уже мертвом теле. Я человек неверующий и не могу молиться, но я поймала себя на том, что мысленно подгоняю смерть к обреченному мальчику. Конечно, это дурно с точки зрения отвлеченной нравственности, но я слишком любила Джанни, слишком боялась за нашу семью и за самою себя — чего врать? — и никаких уколов совести не ощущала. Нет, ощутила мимолетно, когда услышала молитву Джанни, которую он твердил в полусознании, едва ли зная, что произносит слова вслух: „Боже, пошли мне терпение“. Он не просил, чтобы это случилось скорее, он просил лишь дать ему силу все вытерпеть и не предать другого, незнакомого человека. И я поняла, насколько Джанни лучше меня».