Софья Купряшина - Видоискательница

Кому интересно читать о том, как Медея Гурамовна взяла за четыре угла скатерть с объедками и бутылками, выкинула ее с четвертого этажа на оживленную магистраль; как, с трудом взгромоздившись на стол вместе с дочерьми, стриптизировала гостям, поднимая огромные ноги; как неодетые женщины, взявшись за руки, занялись аэробикой под аккомпанемент Вампира Владимировича, сносно игравшего на баяне и считавшего ритм, подобно диктору производственной гимнастики: «Раз-и-два-и-три-и-четыре»; и как непрочный стол в конце концов рухнул, похоронив под собой четырех мужчин и крепко прижав им шеи с неновой кожей? Как испуганные бляди отняли стол от милых их сердцу голов, но триста тридцать килограммов сделали свое черное дело, асфиксия — вещь опасная, да и пить не надо столько, а уж тем более — есть, а один там вообще был лишний — это Карп Пираньевич Рыбин, скользкий тип — увертливый и пучеглазый. Однако крики и мольбы женщин были услышаны Всевышним, и к утру все более-менее ожили от прикосновения шершавых губ к нежным залупам…

И как очнулся Анатолий Борисович под Медеей Гурамовной, пристраивающей на нем свое большое потасканное тело с остатками рыжей пакли в середине и таким огнем страсти в чреслах, который поднимал из гроба любой покойный хуй, и как Анатолий Борисович завелся, вылупился, вспотел, задрожал и задвигался, больно прищемив Медее грудь, а Наталка и Патлатка старались, соответственно, над Павлином Модестовичем и Вампиром Владимировичем. Это занятие поглощало их целиком: они не любили мыть посуду и копать огород, но могли полдня вращать и двигать задами, чтобы найти какие-то оптимальные точки и чувствовать восторг животворных волн, а когда кончать становилось невмоготу, они засыпали, и в избе тяжело повисал запах всяческих там извержений. И просыпались q одним желанием: кончить поскорее. Ничего они больше не умели в этой жизни, это было их призвание: тяжелый, рискованный, выхолащивающий труд, быстро старящий тела и души. Прямо Куприн какой-то. И вновь зарекались они, и клялись поступить в институт, но мужики вычисляли их уже при подаче документов и, угостив стаканом вина с конфеткой, сосредоточенно и гордо ебли в мужском туалете, и ничто не могло прервать круговорота порочных утех. Вот так, блядь.

Вскоре обиженные мужчины ушли, потому что бабы от перевозбуждения надавали им по умным волевым физиономиям и сказали, что такие женихи им не нужны, потому что заебешься ставить, а сами стали прибираться в избе, складывать слайды, прибивать вешалку, лизали друг друга с наслаждением, тщательно сплевывая, однако, остатки чужой спермы с секретом, поводили между ног горлышками бутылок и в изнеможении засыпали на скользких опухших цветках друг у друга…

А посреди ночи они проснулись все вместе в черной немой тоске, стали кружиться, подгоняемые сердцебиением, потом садились на пол, дрожа от страха и холода; они стонали, не в силах плакать, они катались по полу, просили у Бога сострадания, снова сбивались в кучу и видели то, чего нормальные люди не должны были видеть, глухие стоны стояли — словно над пепелищем, и мерцали во тьме три пары несчастных, обезумевших глаз.

— Периферическая телефонная служба сосудов. Если у вас… если вы забыли слово, звоните! Работают опытные… э-э-э психологи-ассоциаторы. Чтобы не практиковать телефон сей, реже употребляйте напитки крепкие, содержащие малые концентрации… э-э-э… веществ, способствующих. Приятные голоса, повышенная догадливость, терпение. Наш телефон прост для запоминания тем, кто родился под знаком Земли: 2–2–2. Звоните. Опытные шифровальщики, знакомые с цифровым синдромом: замена отдельных или всех слов цифрами (32–16 — надень мне теплую кофточку; 17–33–77 — иди отсюда).

Склероз — холодные руки и ноги;

Склероз — болезнь века;

Обусловлен жизнью.

— Вас слушают.

— Э-э-амм-м. Я.

— Да-да?

— Мне-э-э… Так… добры. Бобры.

— Да, что вы хотели?

— Сне слово нужно спромить.

— Это предмет, человек?

— Как вам… В угоду случаю пришлось прибрать. То, чем я душил последний раз этого… э-эх-х.

— Одеколон — «О’жён», «Блюз», «Саша», «Контакт», «Консул»?

— Я душил ея галстуком.

— Так что вы забыли?

— Как в суде называется стульчик?

— Кресло.

— Скамья подсудимых.

— ЧтО забыли вы?

— Бриться, бриться. Холодно там. Я забыл интерьер, который был тогда. Мои книги сгорели, мозги пропитались спиртом, я решил заняться спортом, но она подглядела, как я тряс животом перед зеркалом, в трусах и наушниках. Мне сорок два года. Я помещик. Мускулы мои налиты соком обновления. Мне стало стыдно, что она живот мой видит и бешеную пляску с движением бедер, ну знаете — туда-сюда! Дж-бз-тс-тс-тсс! И стыдно вообще — как бывает: будто укол или слово, и краска заливает, и столбенеешь, и… словом, умирает язык.