Софья Купряшина - Видоискательница

…И провисает выпаренный драп от запаха подсолнечного масла.

Было нехорошо всю ночь на мокрой, сладкой и липкой постели: вечером был задет чай со сливовым вареньем и опрокинут. Не убирали постели — почто? — так мягше. Был чай и на полу — красный и маркий. Перемежали чифирь с коньяком и хлеб с колбасой — толстый кусок мокрой колбасы пластался на масляный слой, припечатывался горчицею, смешанною с соусом «бодли». Биде давало струю шабли в разгоряченный пах. Попыхивал сиреневый огонек папиросы, снабженной разнотравьем казахских степей. От коньяка было горячо, от чифиря сексуально, от горчицы хотелось пить, но все были голые, темные в полусвете древесного лака и двигались медленно, ища партнера. Дымно, сладкое дыхание вместо воздуха, трое сплетаются и выпадают из комнаты. Если ты пассивен, они в две секунды сделают тебя дрожащим мокрым зверем, хрипло орущим, скулящим, славящим главный инстинкт сладкой судорогой мышц. Если ты активен, люби его слюну, как свою, его соль и запах, как свой, и вы будете срастаться, как больные листья дерева, вы будете неделимы.

Еще кислого холодного и шипучего «Вессенда»! Принесли виноград — черный, мокрый, как глаза пинчера. Ударные кашляют, лижутся, небрежно балагурит рояль, громоздкий от пар, врезанный в портьеры. Все устали от любви и колбасы. Впереди тлеющая ночь с иссушенной глоткой и неприятием чужих ступней и колен. В сиреневом фильтре — одежды, блюда, бокалы, ночь льется фонтаном лимонных капель, фрукт сочен и ароматен, влажно все и вся, вкусно; того, кто поскользнулся на ананасе, отпоили абсентом.

Заснули.

Утром был позорный разброд и разбор. Искали красное сабо, льюисовский шарфик, бикини с лейблом «Чингачгук». Пошли бродить, картежничать, возникли слезы, звонкие пощечины, падала мебель на людей, били кого-то в лиловом халате, выбили зуб. Кто-то поседел на треть. Маскировали морщины, засосы, царапины, бледность, мылись, покуривали, снова кричали и били. Пошли за водой, коньяком, презервативами и ватой. Одна дама сидела в банановой ванне, положив на глаза опухшие чайные примочки, и жилистой рукой подбривала причинное место. Ждали гостей, гнали надоевших и больных. Варили покушать. Желтые женщины прикуривали от синих горелок, подобрав животы, как гончие. Слали телеграммы: «Лелею. Люблю. Привези кипятильник». Задушили девушку шапкой — смуглую Лизу, а к вечеру сверстали веселье.

Колыбельная. Си-бемоль.

Окисленные снегом основания мутных домов стальны и солоны. Опрокинутые часы показывают полдень. Отодвигая кресло, видишь, как оно лучезарно. В желто-фиолетовом свете находятся ветки: они попали в собственные путы и потому красивы. Слышен резкий крик лимонного пятна. Деревья устало поворачиваются и вздыхают. Они боятся только насморка и света. Лимонное пятно силится перекричать тонкую трубу с конусной крышкой. Но спектр — не крик, а правило. И каждый остается при своем, только секундная стрелка часов копьецом улетает в форточку. И все засыпает, варьируя зелень и охру в окнах.

Купили квелого, колченогого коня. Конский круп казался кукишем, конь кряхтел, кашлял, клацал клыками, крестился копытом, кошмарно картавил, косил, крича крапчатому кошачьему клану:

— Крохоборы! Карликовые кролики! Кровопийцы! Кто крал каракуль?!

Керамический кот когтил кривой клен. Казалось, конструктивный конвоир короновал красноватый корень красноармейской кокардой конусообразной конструкции. Круша королевский конвой, красавец кот корректировал карандашом карту Копенгагена, критиковал картины Кустодиева, Крамского, Карамзина, Кафку, курил «Казбек», кишащий кромешной копотью.

Кто-то каркнул:

— Ку-ку?

Крушина кренилась к кусту красной клубники. Курились костры. Кровожадный кот клевал канарейку, как канарейка когда-то клевала крупу. Когда котяра колотил клещами канареечную кость, конь кемарил, кривя колени. Казалось, конская каста канула камнем.

Кругом кричали:

— Карету! Красный Крест! Колоритному королю котов — каюк!

Кардиолог Кривошеев констатировал:

— Коту крышка. Кататонический криз. Каталепсия. Кретинизм. Крупозный, коронарный климакс. Клёво кирял котяра, картинно. Кардиограмма кривая, конечности конусом. Карусель какая-то. Клокотали кизиловые кузнечики, красуясь канифольным крылом. Коновалы кушали камерную кантату киргизского композитора Карабаса Киреева. Кирпичная кровля коровьей кибитки кренилась кургузым краем к кривому карнизу калифорнийской кирхи «Коктебель». Кот катапультировался. Коня кремировали. Конец.