Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

Эйб двинулся по направлению к ней. Она болтала с каким-то молодчиком-самцом, одетым в бархат и кружева, с крашенными в лимонный цвет волосами, мощной челюстью и пронзительными голубыми глазами. На лице у нее была написана вежливая скука, и уголком глаза она следила за приближающимся Эйбом. Тот выяснил, как зовут молодчика, тронул его за плечо и сообщил, что его разыскивает Шоукросс.

— Мадам Альба, — сказал он, — меня зовут Абрахам Кейди. Я хотел бы вас трахнуть.

— Какая прекрасная мысль, — отвечала она. — Вот ключ от моего номера. Апартаменты «Арлекин», пентхауз, гостиница «Дорчестер».

Эйб уставился на ключ.

— Вы шутите?

— Перед тем, как сюда прийти, я произвела кое-какую разведку. Если бы вы не сделали мне это предложение, я собиралась сделать его сама. Или вы предпочитаете сначала несколько дней заниматься любовными играми и только потом насладиться своей победой?

— Вы просто великолепны.

— Я восхищалась вами, когда вы еще были писателем.

— Очень остроумно. Это Шоукросс вас надоумил?

— Нет. Я читала ваши книги, а потом видела фильмы. Я ухожу через полчаса. Почему бы вам еще через полчаса не последовать моему примеру? Я буду вас ждать.

Разговор прервал вернувшийся молодчик-самец с лимонными волосами.

— Послушайте, Шоукросс совершенно не собирался со мной разговаривать. Что за нахальство? — возмущенно начал он.

Эйб повернулся спиной к ней и лицом к молодчику, приподнял свою черную повязку и показал изуродованный глаз.

— Вы хотите что-то еще сказать, молодой человек? — спросил он.

Молодчик исчез.

— Господи Боже, — сказал Эйб, войдя. — Лиловые стены, лиловый ковер, лиловое одеяло…

— Я обожаю эти апартаменты. Они так идут к цвету моих волос.

— Не предложите ли вы мне что-нибудь выпить, прежде чем я смету ваше сопротивление?

Прихлебнув из рюмки, Эйб поднял глаза на мадам Альбу, которая сидела напротив на диванчике, вся в кружевах.

— Ничего, если я буду звать вас Мэгги?

— Нет, мне это даже нравится.

— Так вот, Мэгги, самый страшный на свете зануда — это человек, у которого за плечами долгая грустная история, а я как раз такой и есть. Боюсь, вы выбрали себе неудачную компанию. Честно говоря, мне следовало бы сейчас сидеть у какой-нибудь шлюхи в Сохо. Вы мне не по карману.

— Я ложусь под мужчин только в двух случаях. Большей частью — ради бриллиантов, что вы прекрасно знаете. Мой последний спонсор, французский самолетостроитель, был совершенно не по-французски ревнив и два года держал меня буквально под замком.

— Выпьем за наши золотые клетки. Но почему я, Мэгги?

— Вы, несомненно, знаете, насколько вы привлекательны. Кроме того, у меня слабость к писателям. Все они — словно маленькие мальчики, которым позарез нужна материнская ласка, а вы — самый несчастный маленький мальчик, какого я видела в жизни.

— И вы позволите мне пробыть у вас до утра, и будете уговаривать меня не бояться, и говорить все те слова, которые я так хотел услышать от своей жены?

— Да.

— Господи, этот разговор еще глупее, чем книга, которую я только что написал.

— Критики никак не поймут одного: мир держится на одном-двух десятках стандартных ситуаций. Мы всю жизнь только и делаем, что повторяемся.

— Сейчас уже тысяча девятьсот шестьдесят второй год, — сказал Эйб. — Мне сорок два. Моему сыну восемнадцать, а дочери — пятнадцать. Я почти двадцать лет женат на приличной женщине, которой не следовало выходить за писателя. Нельзя вложить в человека того, чего не дал ему Бог. Она меня разочаровала. У меня было множество связей на стороне, и я давно уже перестал чувствовать угрызения совести, хотя и знаю, что рано или поздно за все приходится расплачиваться, и в один прекрасный день все это на меня обрушится. С другой стороны, особого удовольствия от этих связей я не получаю, потому что тело меня на самом деле не очень интересует. Я ищу покоя и подходящей обстановки, в которой мог бы писать то, что хочу. Мне было двадцать, когда я написал свой первый роман. Вчера, двадцать два года спустя, я представил рукопись, которая не что иное, как чистое, неразбавленное дерьмо. Если у меня и оставалось сколько-нибудь достоинства и самоуважения, то я растерял их, пока писал эту книгу. Посмотрите на меня, Мэгги. На эту рубашку с монограммой и на глазную повязку, сшитую по мерке. Знаете, два дня назад был Йом-Кипур, еврейский праздник, день искупления, когда мы должны предаваться размышлениям о себе и о своей жизни. Мой отец, да покоится он в мире, умер в Йом-Кипур. Я кое-что ему обещал и не выполнил обещания. Посмотрите на эту чертову рубашку с монограммой.