Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

Клифтон-Мик вскочил.

— Мистер Ламберт, я требую, чтобы мой рапорт был направлен в столицу. Очень жаль, что нам приходится терпеть здесь всяких иностранцев, которые не понимают важности соблюдения инструкций. До свидания, сэр.

После ухода Клифтон-Мика в кабинете наступило напряженное молчание.

— Ладно, лучше ничего не говорите, — сказал Ламберт, наливая себе воды.

— Я соберу туземные приметы, табу, обряды, составлю список здешних божков и духов, приложу инструкции Министерства иностранных дел Его Величества и напечатаю всю эту коллекцию под названием «Руководство для идиотов». Блаженны нищие духом, ибо они унаследуют империю.

— Однако мы каким-то образом все-таки умудрились продержаться почти четыре столетия, — заметил Ламберт.

— Там, на реке Леманак, они бьют рыбу острогами, охотятся с духовыми трубками и ковыряют свои поля заостренными палками. А стоит вбить в голову этим дикарям хоть одну хорошую мысль, как появляется какой-нибудь Клифтон-Мик и хоронит ее под грудой своих бумаг.

— Ну, видите ли, Кельно, ведь вы здесь не так уж давно. Вам надо бы знать, что дела всегда идут медленно. Подгонять их нет никакого смысла. Кроме того, вы еще убедитесь, что здешние туземцы не такие уж плохие люди, надо только привыкнуть к мысли, что они все делают по-своему.

— Да они же, черт возьми, просто дикари!

— Вы действительно так думаете?

— А как же я еще могу думать?

— От вас, доктор Кельно, это довольно странно слышать.

— Что вы хотите сказать, Ламберт?

— Мы здесь не любим совать нос в прошлое человека, но ведь вы побывали в концлагере «Ядвига», прошли в Польше через все то, что устроили люди, которые считаются цивилизованными. И после этого вам, наверное, не так просто сказать, кто же, собственно, в этом мире действительно дикари…

Как правило, Адам Кельно старался держаться подальше от узкого, душного, однообразного и скучного круга британских гражданских служащих в форте Бобанг.

Единственным человеком, с кем он подружился, был Айен Кэмпбелл, коренастый шотландец, который заведовал кооперативом владельцев нескольких небольших каучуковых плантаций. В форте Бобанг у него была контора для надзора за складами и отправкой продукции. Кэмпбелл, человек без особых претензий, за долгие годы одиночества перечитал чуть ли не всю классику. Он много пил, любил шахматы, крепко выражался, терпеть не мог изнеженных чиновников и хорошо знал джунгли и их обитателей.

Когда-то он был женат на дочери француза-плантатора и после смерти жены остался с четырьмя маленькими детьми на руках — за ними ухаживала китайская супружеская пара. Ему же самому прислуживала очаровательная полукитаянка, которой еще не было двадцати лет.

Кэмпбелл сам обучал своих детей с пылом миссионера-баптиста, и они уже знали куда больше, чем большинство ребят их возраста. С Кельно он подружился после того, как его дети записались в неофициальную школу, которую устроила у себя Анджела.

Младшего сына Кэмпбелла звали Терренс. Он был на год старше Стефана Кельно, и между ними очень скоро завязалась дружба, которой суждено было продлиться всю жизнь. И Стефан, и Терренс прекрасно приспособились к жизни в глуши и, по-видимому, успешно преодолевали неудобства, связанные с удаленностью от цивилизации. Они жили как братья, держались постоянно вместе и вслух мечтали о заморских странах.

Когда же Адам Кельно в очередной раз погружался в одну из своих глубоких тропических депрессий, то именно Айена Кэмпбелла неизменно призывала Анджела, чтобы он помог мужу снова взять себя в руки.

Наступил сезон муссонов. Реки вздулись и стали несудоходными. И в это время, на второй год пребывания здесь Адама и Анджелы, стало сбываться мрачное предсказание Мак-Алистера. У Анджелы случился уже третий выкидыш, и теперь им приходилось заботиться о том, чтобы она больше не забеременела. Истомленный влажной жарой и бесконечными дождями, запертый в форте Бобанг, Адам Кельно все больше пил. Каждую ночь перед ним снова и снова вставали страшные картины концлагеря. И еще — кошмар, знакомый ему с детства. Это всегда был какой-нибудь крупный зверь — медведь, горилла или некое непонятное чудище, которое преследовало его, настигало и подминало под себя. Адам не мог пошевельнуться, дышать становилось все труднее, и в конце концов он, задыхаясь, просыпался весь в поту, с бешено колотящимся сердцем и иногда — с отчаянным воплем. А шествие мертвецов из концлагеря «Ядвига» и потоки крови в операционной не прекращались никогда. И с каждым днем ему, дрожащему от похмелья и от ужасов, пережитых во сне, становилось все труднее оторвать голову от подушки.