Екатерина Перченкова - Прокотиков (сборник)

Митька редко стал заходить, это понятно: не первокурсник, уже про диплом думал. Правда, когда осенью приезжал с поля, приходил, рассказывал много. Пил залихватски, курить стал при мне. Зрелость свою демонстрировал. Но я видел, как он становится серьезнее, – и то хлеб, а то балбес балбесом был.

Правда, в чем-то и остался. Вдруг рассказал, как они в шторм отправились на лодке станции снимать. Чуть не потонули, зато сняли вовремя. Я говорю – а что, подождать нельзя было, день? Нет, ну ты что, там же экспозиция должна быть ровно сутки. Поспорили еще, он упомянул романтику, и я рассердился:

– Дмитрий! Ну нельзя в твоем возрасте быть таким мудаком! Знаешь, как академик Билибин говорил про романтиков?

Митька заинтересовался:

– Нет, а как?

– Он говорил, что бывает, когда голова внутри пустая. Но это еще полбеды. А бывает, что до самой середины кость. Вот это – романтики.

Посмеялись, конечно. Хрен он со мной согласился, но, может, хоть запомнит?

Он в тот день ушел, к девкам каким-то своим, а я вдруг стал вспоминать, сколько раз я сам в таких ситуациях бывал. Ладно, на войне – там не спрашивают. А потом? Когда в депо электриком работал, вечно залезал сверху на трамваи под напряжением, один раз зацепил провод, чуть не сдох. Потом в Туве, в Эвенкии, в Якутии – совсем дурной был: то один идешь в маршрут, в тайге, практически без оружия, с одним наганом. То куда-то на обнажения лезешь, конечно, без страховки. По речкам сплавлялись черт знает на чем. Митькина мать мне вернула мои письма, когда разводились – я перечитал, диву дался. Конечно, я там и прихвастнуть мог, сейчас уже не вспомнишь. И вот же, как-то выбрался отовсюду. Конечно, здоровья порастратил черт-те сколько, но поскрипим еще.

А потом Тимошка разбился.

Ходил, как обычно, по перилам балконным и, видно, на птицу дернулся и сорвался. Прямо на глазах у Марины. Господи, как же она закричала, побежала вниз, без лифта с седьмого этажа. Я схватил ключи, влез в башмаки и за ней.

Тимошка упал на газон, лежит, глаза открытые, и хрипит. И розовая пена показалась на губах. Подобрали мы его, отнесли наверх, уложили на мягкое. Маринка ревет, а я – звонить ветеринарам, хорошо, один мужик сразу мне говорит: положите, не трогайте, сейчас приеду, я как раз освободился. Я говорю – бери такси, мы заплатим, только давай скорее.

Не спас он его. Ночь еще Тимошка промучался и умер. Мы его похоронили на пустыре, рядом с церковью заброшенной.

Марина, конечно, места себе не находила. Главное, она себя все время винила. Я уже ей втолковывал: ну что бы ты с ним сделала? В клетку золотую посадила, обитую подушками? Он же зверь, у него своя жизнь.

А осенью вдруг Митька говорит: слушайте, опять котенка предлагают. Бесхозный, никто не берет, потому что черный. Мы подумали и взяли. Митьку подразнить не забыли: опять какая-то его подружка притащила. Но она уже у нас не появлялась, да и потом быстро пропала.

Этого котика мы назвали Антошка. Он не очень был на Тимофея похож: морда другая, и не такой игручий, поспокойнее. Но тоже черный, без единого пятнышка, и даже хвост тоже сломан. Что они такое с котами делают, интересно?

Антошка сначала принюхивался, видно, чуял – пахнет другим котом, нервничал. Потом освоился. Я уже сказал, что он спокойнее был. Зато он любил гостей, в отличие от Тимошки. Тот признавал только своих, а Антошка ко всем лез, на колени норовил забраться. Это у нас вечная картина была за ужином: сидим в комнате за низким столом, гости на диване, а наглая черная морда под локоть бодает, только что в тарелку не лезет. Очень он был любопытен к человеческой еде, все пробовал, клянчил.

Может, это его и погубило: он еще был совсем молодой, пяти лет не было, и вдруг заскучал, лежал под диваном весь день, не отвечал, а под утро с ним судорога случилась. Мы рванули в ветклинику, но довезли его уже мертвого. Потом ветеринары сделали вскрытие – говорят, печень совсем никуда была уже. И главное, они же не жалуются, коты. Молча терпят. Опять моя Марина ревела, а потом ходила как пришибленная.

А потом следующая беда пришла. Как-то в воскресенье Митька ко мне приехал, он тогда женат был уже, но выбрался на полдня. Марина уехала в Ленинград, к вечеру должна была вернуться, и мы так, по-холостяцки, завтракали чем бог послал. И что-то мне нехорошо было, мутно. Я Митьку сгонял вниз, достать газеты и прилег на диван. Отдал ему «Советский спорт», себе взял «Футбол-Хоккей». Помню, как разрезал газету, потом открыл – там обзор тура. И все.