Екатерина Перченкова - Прокотиков (сборник)

Я рассказал Борьке, он врач, живет этажом ниже, хороший мужик. Он говорит:

– Да, Паш, есть такое дело. Это известно. У тебя же коты были, ты раньше не замечал?

– Раньше, Боря, я здоровый был, – говорю. Это правда. Как за полтинник перевалил, все начало вылезать – и раны, и голова, что в детстве болела. Ну, тут уж хрен чего поделаешь, не плакать же.

…Вот когда мне два доктора чуть экспедицию не зарубили – тут я разозлился. Е-мое, сидят такие божьи одуванчики, на двоих лет сто пятьдесят. «У вас, Павел Никитич, повышенное давление, вам нельзя в тропический климат. Ах, у вас вот еще что в медицинской истории…» Конечно, когда такую херню несут, давление подскочит! Ладно, пришел через неделю, на всякий случай выпил успокоительного – прошел комиссию.

Но доктора – это ерунда, а вот что эти суки ни разу мне не разрешили Митьку с собой взять в Мексику… Конечно, я ему письма писал, подробные, картинки рисовал – зверей, рыб. Там интересно, и работа, и жизнь, но начинаешь скучать через пару месяцев. Так что письма очень выручают. Митька, надо признать, отвечал очень аккуратно.

Привозил оттуда всякие диковины: раковины, кораллы, сушеного крокодила. Камешки с пирамид. Игуану как-то убил, больше метра длиной, ребята-биологи в институте сделали мне чучело. Игуана у меня сидит, в прихожей под потолком. Трофей, едрит твою мать. Как у Хэма, только у него покрупнее были звери.

Митька спрашивал – а почему нельзя? Ну, он уже большой мальчик был, двенадцать лет, я ему объяснил: «Знаешь, кто такие заложники?» Он сначала поверить не мог, потом смирился. Даже гордился, что он – заложник. Эх…

А тогда, в конце той весны, я последний раз ехал, снова на полгода. Честно скажу – как-то я привык к мексиканцам за столько лет, и даже такое появилось ощущение, что вот, домой еду. Я сам себе удивился.

Там случился, кстати, один странный эпизод, я никому, даже Марине, не стал рассказывать. У них есть свои цыгане, их называют «синерос», потому что они наладились ездить по деревням с кинопередвижкой. Ну, а вообще такие же раздолбаи, как у нас – песни поют, гадают, только лошадей вроде не крадут. И вот в одной деревушке мы их встретили, на околице. Я сразу не понял, что это цыгане, – они внешне-то точно как мексиканцы. Конечно, одна красавица, самая нахальная, пристала с гаданием. Товарищи мои ее сразу послали подальше, а я вдруг заинтересовался – давай, говорю.

Достала она колоду – грязную ужасно, с такими картами, которые я никогда не видел: с какими-то дубинками, чашками. Перетасовала, велела снять. Но я же видел, что она мухлевала, подсовывала мне определенную карту. Да, думаю, я ей усложню задачу. Снял не в том месте, что она подсовывала. Она смутилась на секунду, потом положила верхнюю карту лицом вверх, нижнюю и еще одну из середины. Задумалась.

Потом сказала, я еще не сразу понял, переспросил. У них какой-то выговор совсем не такой. Сказала вот что:

– У тебя есть черный кот. Ты его переживешь. Потом будет еще один, а вот третий переживет тебя.

Я дал ей десять песо, мы тронулись дальше, а я задумался. Какой у котов век? Лет пятнадцать, а то и больше. Значит, получается, до восьмидесяти я проживу спокойно, а потом уже буду ждать. Ни на девяносто пять, ни даже на восемьдесят я не рассчитывал, так что меня это предсказание не особо взволновало. Но засело в башке, запомнилось.

…Потом вернулся, и как-то потекло время быстро и без задержки. Бывают такие пустые месяцы и годы – каждый день одно и то же, вроде занят, что-то делаешь, а потом оглянешься – нечего вспомнить. Как же я это всегда не любил. Может, я и на геологический пошел, чтобы в дороге быть как можно дольше. Это ведь затягивает – раз попробуешь, потом всегда будешь тосковать.

Грех бога гневить – есть что вспомнить, а все равно выпадает иногда такая рутина. Вот и в этот раз: программу с мексиканцами мы закончили, сдали последние отчеты, послали статьи в журналы. Даже диссертацию я доделал и защитил, сколько ж она мне крови выпила. Да нет, это я так уж ворчу – писать же интересно было, это бюрократия всякая достает. Ох и набрались мои коллеги на банкете, потом месяц друг про друга рассказывали. Точно как у Высоцкого – «А наутро я встал, мне как давай сообщать…»

Но что-то с новыми экспедициями ничего не светило – сиди, Павел, анализируй, еще статьи пиши. Да плюс к тому – принимай обязательства, участвуй в соцсоревновании, на собрания ходи. Какое-то дурацкое шефство над колхозом – ну ладно, туда молодые ребята ездили. И читать особо нечего: моего «чернокнижника», который мне откладывал все интересное, погнали из магазина. Встретил его случайно на Ленинском и поразился: молодой же еще, чуть старше меня, а выглядит как развалина. Как будто стержень вынули. И чем его ободрить? Все только хуже делается, он же тоже видит.