Валерий Попов - В городе Ю. - Повести и рассказы

За что?

Окончательно выздоровев, я понимаю, за что. Карьера моя делает бешеный скачок! Теперь я занимаю место Геныча на дне лимузина. Теперь я — Трон Генсека!

Может — для теперешней моей головы это самое то: удерживать его зад на крутых поворотах? После контузии не шибко стал соображать!

Порой сквозь пуговичную дырочку в его плаще вижу Колизей или там Нотр-Дам… Ни фига особенного!

Геныч на этом месте взбунтовался. Но я терплю: следующий «седок» может быть потяжелее!

И все было бы терпимо. Если бы не!..

Не мелькнул знакомый пыльный пейзаж! Холмы, баобабы. Вот уж не представлял раньше, что эта картина будет так душу рвать!

На ступени дворца выходит Мбахву. Как-то он раздался, потяжелел. Его ноша тоже нелегкая — взять тот же поцелуй с Зайчиком!

Душно. Окна в офицерской столовой затянуты металлической сеткой — как бы от мух. На самом деле от людей: местное население стоит у окон и жадно смотрит, как мы едим.

Все время озираюсь: где же мои друзья? Не встретили!

Подходит щеголь вестовой:

— Не могли бы вы встретиться с Романом Юрьичем? Он ждет вас у себя в кабинете.

Наконец-то!

Идем по больничным коридорам. Много лежит местных, но есть и наши: за границей, в пяти километрах отсюда, идет война.

Входим в кабинет с витражами: бывшая комната настоятеля монастыря. Навстречу поднимается Ромка — гладкий, вальяжный. Снисходительно обнимает меня, хлопает по спине — словно Пушкин в ссылке какого-нибудь заезжего Кюхельбекера. Смотрим друг на друга.

— Вот — бровь вчера сжег: электропилой кость пилил! — усмехается Ромка.

Да… жизнь!

— Тебя тут один клиент хочет видеть.

Геныч! Наконец-то!

Идем по коридорам, проходим стеклянную солнечную галерею, дальше — просторные залы, больных нет. Во Геныч устроился!

— …Что с ним?

— Да — обычная местная штука: слоновье яйцо!

— …Слоновье?

— Ну, да. Крохотная местная мошка, даже без крыльев, забирается в мошонку по струе и вьет в яйце гнездо. Предпочитает правое.

Геныч! Прости меня! Это ж я тебя сюда упек!

У высоких стеклянных ворот — охранники: в темных масках с узкими прорезями, не поймешь даже, местные или наши.

Ромка произносит гортанную фразу — и они отстраняются.

Геныч!..

С кресла тяжело поднимается Мбахву. Мы обнимаемся.

— А помнишь, как в общагу ходили,— улыбается он с натугой.— И ничего! А тут!.. Хочешь, покажу яйцо?

Выражаю нетерпеливое желание…

Да, курсантская дружба не ржавеет. Вспоминаем, кстати, одно посещение общаги «с вытекающими последствиями». Было дело!

Оба понимаем, что от общаги разговор пойдет к самому главному, но Мбахву начинает издалека:

— Ты знаешь, кто я?

— А хули не знать? Ты — царь!

— Нет, я не царь. Я блад.

— Кто?

— Блад!

Не совсем понял его, но больного царя переспрашивать неудобно.

— Почему? — вежливо спрашиваю.

— Потому что я поступил как блад! Знал, что ты Нелли любишь, но взял ее сюда! Политика, блад!.. Теперь она убежала от меня. Я знаю, где она… но не трогаю. Бладом работает!

— Слушай. Ты все говоришь: блад. Это что, английское слово?

— Нет. Это русское слово!

— А.

— Хочешь увидеть ее? Поехали!

Мы выходим через низкую дверку в грязный хозяйственный двор. Здесь стоит два тарантаса, такие, как возят туристов — сплошь в кисточках и бубенчиках. Лошадки, светлеющие от коричневого хребта к желтому паху, хватают из кучи длинную ярко-зеленую траву. На козлах сидят грязные темнокожие мальчишки.

И это всё! Тарантас, скрипнув, скособочивается под Мбахву — мы с Ромкой кое-как уравновешиваем его. Мбахву опускает бурнус на лицо — неофициальный выезд.

Задребезжав, трогаемся. На втором тарантасе — единственный охранник с узкой прорезью для глаз.

Мы враскачку катимся по узкой глинобитной улочке, и взгляд сзади прожигает мне спину — столько ненависти в нем!

Кто здесь может так ненавидеть меня? За что?..

Геныч!!

Я вскакиваю. Ромка мгновенно усаживает меня.

— Тихо ты! Он шуток не понимает!

Мы проваливаемся в яму и с трудом выползаем из нее.

Геныч! Я оборачиваюсь, но с опаской. Он сидит, как изваяние, поставив автомат на колено.

Мы выезжаем на набережную. Серое слепящее море. У всех причалов стоят огромные наши рудовозы, высотою до неба. Удивительная советская ханжеская привычка — называть огромные океанские корабли именами городков и поселков, никогда не видевших моря, с населением наверняка меньше, чем на этих кораблях! Воробьевск, Кратовск, Устюжна, Соть! Но сердце все равно сжимается.