Уильям Тревор - Пасынки судьбы

Помню, как я удивился, когда мать сказала, что Коллинз ей понравился — ведь тогда в прихожей возникла некоторая неловкость. Но мать в этом отношении была человеком странным: когда она на кого-то зря обижалась, то имела обыкновение, как в эпизоде с Коллинзом, обвинять в этом себя. У Коллинза хорошая улыбка, уверяла она, и трогательные синие глаза. А если по его приказу убивали людей, то в этом его нельзя винить, ведь без смерти войн не бывает, а война в Ирландии мало чем отличалась от той войны, которую ее соотечественники вели против всесильного кайзера. Революцию она поддерживала более энергично, чем мой отец, и на последующих встречах отца с Коллинзом настояла именно она. «Дорогой мистер Коллинз, — говорилось в письме отца, которое существует и поныне, — с тех пор, как Вы у нас побывали, я не раз мысленно возвращался к тем вопросам, которые мы с Вами затронули в нашей беседе. То, о чем мы договорились, я послал по оставленному Вами адресу, но возможно, этого недостаточно и я мог бы еще чем-нибудь помочь? В интересах нашего общего дела, мне кажется, нам имело бы смысл встретиться еще раз. В Килни меня можно застать в любой день недели, кроме пятницы, когда я езжу в Фермой. Если меня нет в усадьбе, значит, я у себя в конторе, на мельнице, в двадцати минутах ходьбы от дома. Случись Вам вновь быть в наших краях, я буду очень рад угостить Вас стаканчиком виски, обедом или ужином. Искренне Ваш, У. Дж. Квинтон».

Для подавления беспорядков в Ирландию были брошены английские солдаты, прозванные по цвету формы «черно-пегими». По слухам, это были совершенно безжалостные, ожесточившиеся на Германской войне люди, к тому же в основном уголовники, специально выпущенные из тюрем. Ожесточились в свою очередь и вооруженные ирландские повстанцы, которые орудовали в сельской местности. В стычках с черно-пегими они не только не уступали, но нередко брали верх, поскольку гораздо лучше ориентировались на местности. Квартировали чернопегие и в Фермое, отчего война — тайная, но жестокая — приблизилась к нам вплотную.

Теперь Майкл Коллинз стал у нас частым гостем, отчего дыхание войны ощущалось, пожалуй, еще больше. Во второй раз он приехал один, однако в дальнейшем его постоянно сопровождали несколько человек, которые сидели в машине, пока Коллинз разговаривал с отцом. Только однажды, во второй раз, он приезжал к нам на мотоцикле.

— Я ужасно рада, что у вас нашлось время выбраться к нам, — сказала мать, входя вместе со мной в гостиную, где Коллинз с отцом в очень жаркий июньский день стояли у балконной двери. Помню, что у Коллинза был немного смущенный вид, что был он высокого роста и в коричневой кожаной мотоциклетной куртке казался широкоплечим. Держался он скромно, только глаза время от времени вдруг вспыхивали суровым блеском. В то время я еще не знал, что, если бы не революция, он так бы и проработал всю жизнь на почте.

— И мне очень приятно вновь оказаться в вашем доме, миссис Квинтон.

— А это Вилли, — сказал отец.

— Как поживаешь, Вилли?

Заговорили о погоде, и все сошлись на том, что будет хорошо, если жара еще постоит.

— Позвольте я вам налью, — сказал отец, протягивая руку к бокалу гостя.

— Нет, — ответил Коллинз.

На обед был томатный суп, котлеты, фруктовый пудинг и вино. Разговор не клеился. Отец рассказывал про мельницу, Коллинз слушал. Он вообще больше помалкивал.

— Думаю, вы знаете Глэндор, мистер Коллинз, — сказала мать, чтобы заполнить очередную паузу.

— Знаю, и очень хорошо, миссис Квинтон. Я ведь родом из тех мест.

— Прелестное место.

— Да, разумеется.

— Этот день ты запомнишь надолго, — сказала мне мать, когда после обеда мы шли с ней по саду в поисках сестер. А отец с гостем в это время пили кофе в кабинете. Больше я Коллинза не видел, слышал только рев его мотоцикла за воротами. И еще в тот день, уже вечером, я слышал разговор, состоявшийся между родителями. Разговор этот я помню и сейчас. Они сидели в сумерках в гостиной и беседовали. Спора не было, но чувствовалось, что они не согласны друг с другом.

— Он приезжал только за деньгами, Эви.

— Может быть, и все-таки…

Послышался вздох отца, и наступила тишина. Затем отец заговорил снова:

— Дойлу угрожают. Зря я его взял обратно.

— Дойл на них шпионит?

— Бог его знает, бог его знает. Слушай, Эви, деньги я ему дам, обещаю тебе. А о том, чтобы в Килни обучались добровольцы, и речи быть не может. Это исключено.

В темноте я на цыпочках прокрался к себе в спальню и долго еще лежал без сна, пораженный тем, с какой непреклонностью говорил отец. Интересно, что бы подумал отец Килгаррифф, если бы услышал, что в Килни будут обучаться добровольцы? Как жаль, что матери не удалось переубедить отца: вооруженные люди маршируют по поляне, скрываются в кустах — потрясающе! Мне снились повстанцы, Майкл Коллинз в кожаной куртке, но, проснувшись, я сразу же вспомнил твердый голос отца, заявившего, что, кроме денег, Коллинз ничего от него не получит. А может, отец только прикидывается нерешительным и мягкотелым? Я задумался над этим, но так ничего и не придумал.