Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные

Справа от дороги, на уступе скалы, утопая в зелени буков, зарослях ежевики, мяты и крапивы, лепилось селение. Селение упиралось в отвесную стену, гребнем уходившую в пасмурное небо; наверху с гомоном кружились галки. С уступа, на котором ютилось селение, срывался поток и, рассыпаясь в брызги, падал с двадцатиметровой высоты и уходил под мостик, чтобы где-то там, на самом дне ущелья, встретиться с рекой. По этому мосту они только что проехали.

Виктор двумя пальцами постучал по плечу Рафы.

— Ну-ка, сверни сюда.

— Сюда? Не проедем.

Однако Рафа вывернул руль, и машина въехала в узенькую и крутую улочку: дома из туфа, двустворчатые двери, галереи с потускневшими деревянными балясинами. Обветшалые крыши, выбитые стекла, соскочившие с петель оконные створки, дверные проемы, заросшие сорняками, создавали впечатление разрухи и запустения. Лали высунулась в окошко. Посмотрела в одну, в другую сторону. Сказала:

— Заброшено — никого нет.

— Давай немного дальше, — сказал Виктор.

Улица петляла, и по сторонам то и дело зияли темные дыры подвесных сеновалов, подпертых крепкими дубовыми косыгами, грязные, уходящие круто вверх тупички, закупоренные овином или кузней. Перед домом из тесаного камня с каменной аркой Рафа остановил машину. Не считая жужжания мотора да унылых галочьих криков над скалою, вокруг было тихо.

— А это? — Рафа указал на арку. — Что сие означает?

Виктор окинул дом взглядом знатока.

— Я видел такие в Рефико, — сказал он. — А на двух домах были даже гербы. В семнадцатом веке эти земли кое-что значили.

Рафа с сомнением покачал головой и тронулся дальше. Улица совсем сузилась.

— Елки, прямо-таки страшно становится, старик, — сказал Рафа.

Он свернул за пустой, выпотрошенный сарай на каменном фундаменте, и в глубине улицы мелькнул просвет. Машина выехала на довольно широкую площадь, через которую по белому каменистому руслу несся хрустально-прозрачный ручей, вырываясь откуда-то из грота, размытого в основании скалы. Меж буков, росших вдоль ручья, ходили, поклевывая, рыжие куры, и на другом берегу, у орехового дерева, к которому был привязан пепельно-серый ослик, возвышался дом с навесом над дверью и галереей, на которой красовались цветочные горшки и развешанное на проволоке постельное белье.

Лали вздохнула и вышла из машины.

— Вроде кто-то есть, — сказала она с облегчением.

С двух плакатов, приклеенных Анхелем на глухую стену сарая, смотрел лидер, а под ним — объявление приглашало жителей собраться в пять часов на митинг.

— Самое место для митингов, старики! — сказал Рафа. — Мудрец этот Дани.

— Откуда Дани мог знать?

— Но полюбопытствовать-то заранее можно было, старик.

Виктор хранил молчание. Окинул взглядом двойной ряд построек вдоль ручья, задрал голову и оглядел углубления в скалах, где бешено орали галки. Глубоко вдохнул полной грудью и улыбнулся:

— Знаете, что я вам скажу? Стоило проделать путь только ради того, чтоб увидеть все это.

— Черт побери, если ради этого — молчу.

С другого берега до них долетело негромкое, учтивое и сердечное:

— Доброго здоровья…

Все трое вздрогнули. Грузный старый мужчина в нахлобученном черном берете, залатанных брюках из серого вельвета стоял под навесом и глядел на них. Виктор, переступая с камня на камень, решительно направился к нему через ручей.

— Добрый день, — сказал Виктор, перебравшись. — Скажите, пожалуйста, где нам найти сеньора алькальда?

Мужчина смотрел на него голубыми выцветшими глазами, в которых то загоралась, то гасла искорка замешательства.

— Я алькальд, — сказал он не без хвастовства.

В правой руке старик держал корзину, а в левой — лестницу. Виктор смутился.

— Ой, простите, — сказал он. — Мы по поводу выборов…

— Ясное дело, — сказал старик.

— Вы ведь знаете, что пятнадцатого выборы, так?

— Так, сеньор, слыхал разговоры в Рефико.

Виктор смотрел на видавший виды берет и слушал размеренную, осторожную речь мужчины. Решился не сразу. Но в конце концов резко обернулся, указал на Лали и Рафу:

— Это мои товарищи.

Бесстрастное лицо мужчины тронула непонятно что значившая гримаса. Словно в оправдание он вытянул вперед обе руки — с корзиной и лестницей.

— Очень приятно, — сказал он. — Простите, что руки не могу подать.

В дверях дома показалась дворняга — правое ухо торчит, левое повисло, хвост поджат — и бочком, бочком стала подбираться к Виктору.