Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

По временам Теобальд приезжал в город по каким-то своим делам, и тогда он заглядывал на квартиру к Эрнесту; обычно он привозил с собой пару пучков салата, или кочан капусты, или пяток репок, упакованных в оберточную бумагу; он знает, говорил он Эрнесту, что в Лондоне трудно найти свежие овощи, вот он и привёз. Эрнест много раз объяснял ему, что овощи ему ни к чему, и привозить их не надо, но Теобальд настаивал, из чистого, полагаю, упрямства и желания сделать что-то вопреки желаниям сына, но при этом слишком мелкое, не достойное его внимания.

Примерно год назад его нашли мёртвым в своей постели; накануне он написал сыну следующее письмо:

мне не о чем особенно тебе писать, но твоё письмо уже много дней лежит в преисподней неотвеченных писем, то бишь, в моём кармане, и пора бы уже мне на него ответить.

Я на диво здоров и могу с удовольствием пройти свои пять-шесть миль, но в моём возрасте никогда не знаешь, сколько ещё это протянется, а время летит быстро. Всё утро я сажал огород, но после обеда задождило.

Что собирается это кошмарное правительство делать с Ирландией? Не могу сказать, что я желал бы, чтобы они пустили на воздух мистера Глэдстоуна [282] Премьер-министр Уильям Глэдстоун был сторонником самоуправления Ирландии. , но если какой-нибудь дикий бык его там забодает, и он никогда не вернётся, я не стану о нём жалеть. Лорд Хартингтон [283] Точнее, «маркиз Хартингтон» — Спенсер Кавендиш, лидер либеральной оппозиции в палате общин. не совсем тот человек, которым я хотел бы его заменить, но он был бы неизмеримо лучше Глэдстоуна.

Мне невыразимо не хватает твоей сестры Шарлотты. Она вела дом, и я мог излить ей все свои мелкие огорчения, а теперь, когда Джои тоже женат, я уж и не знаю, что бы делал, если бы он или она не приходили время от времени и не ухаживали за мной. Моё единственное утешение — что Шарлотта сделает своего мужа счастливым и что он достоин её, как может муж быть достоин своей жены.

Твой любящий, поверь мне, отец,

Замечу мимоходом, что хотя Теобальд говорит о замужестве Шарлотты как о событии недавнем, на самом деле оно произошло лет за шесть до того, и было ей тогда около тридцати восьми, а мужу её — лет на семь меньше.

Было очевидно, что Теобальд мирно скончался во сне. Можно ли сказать о человеке, умершем так, что он вообще умер? Он явил феномен смерти окружающим, да, но в отношении себя самого он не только не умер, но и не думал, что собирается умирать. Это не более чем полусмерть; впрочем, и жизнь его была не более чем полужизнью. Он являл так много феноменов жизни, что в целом, надо полагать, будет логически менее затруднительно считать, что он жил, чем не родился вовсе, но это возможно только потому, что ассоциативное мышление менее строго следует букве, чем логическое.

Впрочем, общий глас о нём был не таков, а общий глас часто бывает справедливейшим.

Эрнеста завалили соболезнованиями и выражениями почтения к памяти отца.

«Он никогда, — писал доктор Мартин, тот самый, что доставил Эрнеста в сей мир, — не сказал ни о ком дурного слова. К нему не просто благоволили, но его любили все, кто имел с ним дело».

«С таким кристально честным и праведного поведения человеком, писал семейный адвокат, — мне никогда не приходилось иметь дело, ни также с более пунктуальным в исполнении любого делового обязательства».

«Нам будет прискорбно его не хватать», — написал епископ к Джои в письме, выдержанном в самых тёплых выражениях. Бедняки пребывали в оцепенении. «Никто не вспоминает о колодце, пока он не пересохнет», — сказала одна старушка, выразив этим всеобщие чувства. Эрнест знал, что все горевали вполне искренне — как о потере, которую нелегко возместить. Он чувствовал, что в хоре воздающих дань усопшему звучали лишь три неискренних голоса, и это были те самые голоса, от которых менее всего можно было бы ожидать недостатка скорби. Это были голоса Джои, Шарлотты и его собственный. Он укорял себя за то, что мог оказаться единодушным хоть с Джои, хоть с Шарлоттой по какому бы то ни было предмету, и радовался, что в данном случае должен изо всех сил скрывать это единодушие; дело было не в том, что сделал ему в жизни отец — эти обиды за давностью лет уже и не помнились, — просто отец пресекал те сыновние чувства, какие он всегда старался в себе лелеять. Пока общение между ними шло на уровне самых простых общих мест, всё было хорошо, но стоило ему отклониться даже на малую толику, он неизменно ощущал, как отец инстинктивно становился на позиции, прямо противоположные его собственным. Когда его ругали, отец всячески поддакивал всему, что говорили противники. Когда он наталкивался на препятствие, отец бывал откровенно доволен. Отзыв старого врача — что Теобальд никогда не сказал ни о ком дурного слова, — был абсолютной правдой в отношении всех, кроме самого Эрнеста, и он очень хорошо знал, что никто в мире так не повредил его репутации — тихой сапой и в той мере, в какой смел, — как его родной папа. Это весьма общее явление и весьма естественное. Часто случается, что если сын прав, то отец не прав, и отец такого положения допускать не собирается и будет препятствовать сыну изо всех сил.