Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

— А кто станет слушать? — сказал я. — Если говоришь такое, чего говорить никто не смеет, не то же ли это самое, что говорить то, что по всеобщему — кроме твоего — признанию лучше пока оставить несказанным?

— Возможно, — сказал он, — но мне это неведомо; я всем этим просто взрываюсь, это моя судьба — говорить об этом.

Я знал, что его не остановить, перестал спорить и спросил, на каком именно вопросе ему более всего хочется по первому разу обжечься.

— Брак, — отвечал он не задумываясь, — и право человека распоряжаться своей собственностью на случай смерти. Вопрос христианства практически решён, а если и не решён, то в желающих решить его недостатка нет. Вопрос дня сегодня — брак и семейное законодательство.

— Вот уж где осиное гнездо, — сказал я сухо.

— Да, — сказал он не менее сухо, — но ведь осиные гнёзда и есть то, что мне нравится, — так уж вышло. Впрочем, прежде чем я начну ворошить это конкретное гнездо, я собираюсь несколько лет попутешествовать с особой целью — выяснить, какие народы из ныне живущих лучше всех, приятнее всех, более всех достойны любви, и также те, что были такими во времена прошедшие. Хочу узнать, как живут эти народы, как жили раньше, какие у них обычаи. Сейчас у меня очень слабое понятие о предмете, но общее впечатление складывается такое, что, если не считать нас, самые энергичные и симпатичные из известных наций — это современные итальянцы, древние греки и римляне и островитяне Южных морей. Я думаю, что эти приятные народы, как правило, не были пуристами, но я хочу увидеть те из них, которые ещё можно видеть; они обладают практическим авторитетом в вопросе о том, что лучше всего для человека, и я бы хотел повидать их и узнать, что они делают. Сначала выясним факты, а о нравственных тенденциях поспорим потом.

— То есть, — засмеялся я, — собираешься отлично провести время?

— Не хуже и не лучше, — был ответ, — чем те народы, которые найду лучшими за все времена. Но довольно, сменим тему. — Он запустил руку в карман и вынул письмо. — Мой отец, — продолжил он, — дал мне нынче утром это письмо со взломанной печатью.

Он подал его мне; это оказалось письмо, которое Кристина написала перед рождением своего последнего ребёнка и которое я уже приводил в одной из предыдущих глав.

— И ты не считаешь, — сказал я, — что это письмо повлияет на те решения относительно твоих нынешних планов, которые ты мне только что изложил?

Он улыбнулся и ответил:

— Не считаю. Но если вы сделаете то, о чём иногда поговариваете, и превратите приключения моей недостойной персоны в роман, не забудьте напечатать это письмо.

— Это почему же? — спросил я, полагая, что такое письмо следовало бы держать, как святыню, — вдали от людских взоров.

— Потому что мать наверняка хотела бы, чтобы его опубликовали; знай она, что вы пишете обо мне, и что это письмо у вас, она превыше всего желала бы, чтобы вы его опубликовали. Так что опубликуйте его, если вообще будете писать.

Вот почему я это сделал.

Не прошло и месяца, как Эрнест осуществил свои намерения и, предприняв всё необходимое для благополучия своих детей, ещё до Рождества покинул Англию.

Время от времени от него приходили вести; он побывал почти во всех частях света, но задерживался только там, где находил жителей особенно привлекательными внешне и приятными в общении. Он сообщал, что исписал горы записных книжек, и я не сомневаюсь, что так оно и было. Весной 1867 года он, наконец, возвратился с чемоданами, сплошь обклеенными ярлыками всех мыслимых отелей отсюда до Японии. Он посмуглел и поздоровел и был так хорош собой, как будто перенял красоту у людей, среди которых жил. Он снова въехал в свою старую квартиру в Темпле и зажил, как будто никогда и не уезжал.

Едва ли не первым делом мы с ним отправились навестить детей; поездом мы доехали до Грейвзенда и прошли несколько миль пешком вдоль берега реки до уединённого дома, где жили добрые люди, чьему попечительству поручил их Эрнест. Было прелестное апрельское утро, но со стороны моря дул свежий ветер; шел прилив, и всю реку покрывали судёнышки, гонимые ветром и приливной волной. Чайки кружились над головой, водоросли цеплялись за отлогие берега, до которых ещё не добрался прилив, пахло морем и йодом, и восхитительный бодрящий ветер пробудил во мне такой аппетит, какого я не ощущал уже много дней; лучшего природного окружения для детей я и вообразить не мог и про себя порадовался выбору, который сделал для своих малышей Эрнест.