Владимир Чивилихин - Память (Книга вторая)

А какая гордость за подлинных патриотов своей Родины и ее древней истории звучит в строках писателя о самых простых русских людях, отнюдь не ученых с мировым именем, но внесших тем не менее весомый вклад в науку и культуру! Например, о Дмитрии Самоквасове, который еще в царское время, наперекор казенным профессорам, отрицающим саму возможность развития богатой культуры на территории Древней Руси, начал на свои деньги раскопки Черной Могилы на Черниговщине, ныне знаменитой во всем просвещенном мире. Или — о Николае Ядрннцеве, революционере и неутомимом исследователе природных и культурных богатств Сибири, инициаторе учреждения первого в здешних краях Томского университета, человеке, открывшем Орхоно — енпсейские письмена с параллельным текстом на китайском языке, что вполне сравнимо со знаменитым открытием французским ученым Шампольоном параллельного греческого текста к египетским иероглифам. Или — о школьном учителе истории Ф. И. Кириллове, который первый обратил внимание на следы древней цивиляяации на Белом Июсе, но, к сожалению, не мог достучаться до уснувшей профессиональной совести тогдашнего главного археолога Красноярска. Или — о краеведе из Козельска В. Н. Сорокине и других. Так и хочется воскликнуть вслед за писателем: «Слава краеведам!»

Распахнута «Память» и вглубь. Прежде всего, в глубь времен. Если говорить об истоках древней славянской культуры, то — в третье и второе тысячелетия до вашей эры1 Более близкие вехи — IX век с основанием могучего государства — Киевской Руси; XII век с неудачным, но отнюдь не бесполезным, как предполагает автор, походом русичей на половцев, воспетым в бессмертном «Слове о полку Игореве», поэме, столь любимой автором и нередко цитируемой на страницах романа — эссе; XIII век с безмерным трагизмом татаро — монюльского нашествия; XIV век с битвой на поле Куликовом; XIX век с движением декабристов; наконец, совсем недавние дни Великой Отечественной войны и дни наши — 70 — 80 — е годы… Но если вспомнить о глубоко и увлекательно анализируемых автором «славянизмах» в древнеиндийских гимнах «Ригведы» и в священной книге древних персов «Авесте», а точнее, о внутренне присущем родстве многих корневых слов в языках этих народов, или вспомнить о находках на Белом Июсе, то временные границы «Памяти» раздвигаются еще дальше.

Чем же привлекает это сложное, трудное для восприятия произведение широкие читательские круги? (А ведь привлекает! О чем ином могут свидетельствовать сотни писем автору, посыпавшиеся сразу после журнальной публикации?) Прежде всего, вероятно, тем, что писатель с первых же строк не скрывает своего пристрастного отношения к человеку, судьбу которого он берегся проследить в веках. И это не какой — то выдуманный юрой, в которого можно верить или не веритьв зависимости от мастерства литератора. Нет, это человек, который жил, оставил отчетливый след на земле, продолженный его многочисленными — сто пятьдесят человек за полтора столетия! — потомками. Человек, который боролся вместе с товарищами. (Кстати, Владимир Чивилихин увлекательно показал, как рождалось и укоренялось в общественном сознании еще в далеком прошлом это прекрасное слово, ныне, в советских условиях, ставшее привычным обращением.) Причем он и его товарищи декабристы боролись в неимоверно трудных условиях, когда даже самые большие оптимисты не столько рассчитывали на успех восстания, сколько на силу своего нравственяого жертвенного примера для потомков, Человек этот, декабрист Николай Мозгалевский, дорог советскому писателю Владимиру Чивилихину вдвойне — и как настоящий гражданин своей Отчизны, и как прямой предок самых близких ему люден — жены и дочери. Но это личное по сути неразрывно связано с общественным. Нам, советским людям, нужно знать, что было задолго до нас, как на неимоверно длинном, порой непереносимо страшном, кровавом пути пробивались и все крепли ростки гуманизма, мечты о жизни вольной и праведной, истинно достойной человека. Нам нужно глубокое понимание того, что Большая История складывается из миллионов и миллионов кратких во времени, но отнюдь не «маленьких» историй конкретных людей, живых, из плоти и крови, с неповторимыми, только им присущими личностными чертами, с их личными помыслами, поступками, деяниями, которые обретали особенно большое общественное звучание, когда были обращены не вовнутрь, не на себя только, а на благо Отечества, поскольку именно в этом виделся им «способ быть счастливым в жизни».