Геннадий Головин - День рождения покойника

И когда она приблизилась вплотную, он вскочил с колен, схватил трясущимися руками оружие и повернулся к дверям.

В дверь постучали.

Он подкрался, приник ухом. Поскрипывал пол под чьими-то ногами.

— Чего надо?

— Вам депеша! — ответил басовитый голос.

— «Вот ты какой!» — подумал Рейнштейн и быстро выстрелил сквозь филенку.

…Родионыч отскочил от двери.

Выстрела никто не слышал: перезванивали на улице молотки мостильщиков, весенняя шла погода. Только длинная тонкая щепа вдруг отскочила от двери и легла посреди коридора на драный ковер.

— Как это глупо — про депешу! — застонал от досады Родионыч. — Фантазии не больше, чем у жандармов! Он же сразу догадался…

— Ждет, — сказал Немец. — Всего боится. Скорее умрет, чем выйдет.

Родионыч запустил пятерню в бороду:

— То, что он ждет, конечно, худо… Через час пустим лакея. Если не получится, снимаем номер, — будем ждать. В конечном счете ему деваться некуда — вылезет!

Потом глянул на Иванина, бледного и взволнованного, резко добавил:

— А некоторые дамочки, между прочим, сомневались в справедливости нашего приговора!

Иванин посмотрел на него непонимающе, снова уставился на щепу, отскочившую после выстрела от дверей.

Уловка с лакеем, конечно, не удалась.

На громкий стук Федора Рейнштейн отозвался с весельем в голосе.

— Кто?

— Я это, Николай Васильевич! Откройте…

Тот помолчал, потом заговорил, старательно и быстро выговаривая слова:

— Иди, Феденька, иди с богом! Не открою я тебе, болен, не хочу, знаешь, куда идти, не хочу открывать я, иди, ради Христа!

Родионыч, подозрительно следивший за Федором, вдруг цепко ухватил его за руку, поволок от дверей.

— Ну, бра-ат… Теперь-то мы с тебя глаз не спустим. Оказывается, «знаешь, куда идти»?! А?

Федьку вдруг стало колотить, но он молчал.

— Вот что я скажу тебе, Федор, — деловито и страшно заговорил Родионыч, все сильнее и сильнее сжимая ему руку. — Если что задумал, сразу говорю: откажись и забудь! Видишь, чем такое кончается? — и он кивнул на двери Рейнштейна. — Под землей найдем! Не мы, так другие найдут! Опять же рассуди: если ты меня с товарищами выдашь, будем ли мы молчать, что Николая-то Васильевича ты, голубчик, нам запродал! За пятнадцать всего лишь целковых! Что ж молчишь? Говори!!

Лакей сипло прошептал:

— Руку отпусти, замлела…

Родионыч с недоумением поглядел: рука у Федора была уже лиловая. Разжал ладонь.

— …Угадал, барин. Держал кое-что в голове. Но вот только гад этот, — Федор кивнул на 12-й номер, — но вот только гад этот больше мне насолил. Не выдам.

— Верю, — сказал Родионыч. — Но поскольку ты человек легкомысленный, поглядывать будем. Без пригляда сегодня не останешься и минутки. Чуть только качнешься в ту сторону, вот в это место пулю получишь сразу! — и для убедительности ткнул железным перстом между лопаток Федора. — Мы ведь — может, слыхал? — народ отчаянный…

— Слыхал, как же… Пропади вы все пропадом…

Под окном ходила домработница и монотонно покрикивала: «Вилорк, Вилорк! Пора обедать! Вилорк, Вилорк! Пора обедать!»

Антон Петрович досадливо морщился от этого голоса: никак не мог сосредоточиться на письме. Неубедительно получалось, недоказательно, не в цель… И все от этих дурацких кухаркиных криков!

Он прошлепал к окну, выглянул, раздраженно и тонко прокричал:

— Замолчите и сейчас же! Вы мне мешаете!

Домработница возникла из кустов. Лицо ее было виновато и встревоженно. У старика неприятно бухнуло сердце.

— Антон Петрович! Виля пропал! Все как есть оглядела, разве что на чердак не лазила, — нет нигде, хоть караул кричи!..

Не зная, что ответить, старик вернулся к столу, и вдруг что-то стремительно и зловеще связалось в его голове.

Ерунда, сказал он себе, но сердце уже колотилось в горле, и он захрипел от удушья, по одному по этому уже зная, что это не ерунда вовсе… Чердак… Memento mori… вроде бы выстрел…

Но он не мог уже ни слова произнести, — хрипел от удушья и только тыкал пальцем вверх. Но никто не видел этого, к сожалению…

Где-то часу в девятом Немец вспомнил:

— Студент. Иванин? Где он?

Немец сидел в кресле, возле притворенной двери, пыхтел трубочкой. Отсюда была отлично видна дверь 12-го номера, где скрывался провокатор.

Родионыч, дремавший на диванчике, приоткрыл глаза.

— А в самом деле, где ж он?

Потом поразмыслил и добавил сонно: