Кейт Аткинсон - Человеческий крокет

Пишу сочинение о «Двенадцатой ночи» — «Порою внешность обманчива: обсудите». Я люблю переодетых героинь Шекспира, Виол и Розалинд; если вдуматься, я бы лучше была ими, чем какой-нибудь Хилари. Будь я Виолой, мы бы слились с Себастьяном — одно лицо, один голос, один наряд, но два человека (две половинки яблока). Может, и инцест не так ужасен, если с близким человеком. С Малькольмом Любетом, скажем.

Я вспоминаю мистера Примула — Розалинда и Ганимед, Виола и Цезарио, тело одно. Видимо, все дело в восприятии — то, что видишь, зависит от того, что видится. И вообще, как понять, реально ли то, что мы видим? Реальность спешно удрала в окно, как только в дверь ступило восприятье. И если уж совсем глубоко вникать, откуда мы знаем, что реальность существует? Батюшки, батюшки мои, скоро я стану солипсисткой, как епископ Клойнский. [67] Джордж Баркли (Беркли), епископ Клойнский (1685–1753) — англо-ирландский философ-спиритуалист, основатель субъективного идеализма (и солипсизма как крайней его формы). Я сама-то хоть знаю, кто я есть? «Но главное: будь верен сам себе», [68] Уильям Шекспир. Гамлет. Акт I. сц. 3. Пер. М. Лозинского. — временами цитирует Гордон (впрочем, теперь перестал). И которому себе?

«Двенадцатая ночь», пишу я со вздохом (и не без труда — в перчатках неудобно), — это пьеса о мраке и смерти, в ней музыка и комизм подчеркивают то, что таится за кругом золотого света, — тьму, неизбежность гибели, свойство времени разрушать абсолютно все. («Но, Изобел, — мягко возражает учительница английского мисс Холлам, — это же лирическая комедия». )

Если б я могла вернуться в прошлое (а я могу — я помню, да) и встретиться с Шекспиром, я бы попросила его подтвердить мое прочтение «Двенадцатой ночи». Вот удивится-то мисс Холлам — «Да, мисс Холлам, но Шекспир сам говорит, что тема carpe diem [69] Лови момент (лат.). в „Двенадцатой ночи“ морбидна по определению…» Разумеется, мисс Холлам сочтет, что я не в своем уме.

Гляжу в окно на голые черные ветви леди Дуб, процарапанные на слоновой кости предвечернего неба. Стаи ворон наперегонки с сумерками мчатся в укрытие. Грачи поспешно расселись по веткам, и, когда последнее крыло замерло под надлежащим углом, а последнее «кар» растворилось за гранью эха, ни за что не догадаешься, что на дереве полно птиц, если не приглядывалась и не видела, как они прикинулись черными листьями.

Близится полночь года — я уже чувствую, как подкатывает хандра солнцестояния. А ведь дождь, он хлещет каждый день. [70] Уильям Шекспир. Двенадцатая ночь, или Что угодно. Акт V, сц. 1. Пер. М. Лозинского. Надо бы пойти погулять под рождественскими гирляндами Глиблендса, посидеть в кофейне «Три Дж» — даже кофе с молоком и шоколадным батончиком в обществе Юнис предпочтительнее этой меланхолии. Я вся из отсутствия, мрака, смерти — из того, чего нет.

Падаю на спину, завернутая в покрывало, одурманенная скукой и холодом, и утешаюсь, воображая, что сейчас канун святой Агнессы [71] Святая Агнесса (ок. 291–304) — мученица, покровительница девушек; считается, что в канун Дня святой Агнессы, отмечаемого 21 января, девушка может увидеть во сне будущего мужа. У Джона Китса есть поэма «Канун святой Агнессы» ( The Eve of St. Agnes, 1819–1820). и в любую минуту мой возлюбленный из сновидений (Малькольм Любет) пересечет порог, и овладеет мною, и унесет меня прочь от этой тоски смертной. И тут стучат в дверь.

— Войдите, — с надеждой говорю я, но это никакой не возлюбленный из сновидений, это всего лишь Ричард Примул — стоит на пороге и нервно мнется (странное занятие), будто хочет в туалет. — Ты как сюда попал? — спрашиваю я, напуганная крайним его уродством.

— Твоя мамка впустила, — говорит он, обидевшись, что я обвиняю его во взломе.

— Моя мамка? — опять пугаюсь я, но потом соображаю, что он имеет в виду мамку Дебби.

— Поздравляю, — неловко говорит Ричард.

— С чем?

— С ребенком.

— С ребенком? — (Сильно сомневаюсь, что нас есть с чем поздравлять, — слышно, как вопли внизу омывают лестничные обои с флоком; впечатление такое, будто младенца вот-вот порубят на начинку для пирога.) — Ты за этим пришел?

— Нет, — ворчит он и морщит нос, учуяв запах грусти. — Я думал, может, погуляем?

— Погуляем? — тупо переспрашиваю я. (Льет как из ведра, с какой радости мне гулять?)

— Погуляем, — сварливо повторяет он, громко и ясно, будто я иностранка. Или идиотка.

Он так пристально глядит мне за левое плечо, что я оборачиваюсь — что это там, кто там? Ничего и никого, разумеется.