Кейт Аткинсон - Человеческий крокет

— Что за кавардак? Сию минуту уберите, — сказала она, над ними нависнув, а они валялись на красно-синей ковровой дорожке. Уцепилась за перила, сказала: — Пойду аспирину выпью, — и стиснула лоб, словно боялась лишиться головы на плечах.

В последние дни она была очень несчастная — не захочешь, а пожалеешь, — и сейчас Чарльз подпрыгнул и сказал:

— Я тебе принесу, бабуль.

Однако причина подобного проворства была двоякой: а) принести упомянутый аспирин, однако б) Чарльз ужасно отсидел левую ногу. Едва он на нее оперся, ногу закололо так, что она подалась и Чарльз рухнул на Вдову.

Само по себе это не скинуло бы ее с лестницы, однако под ударом Вдова выставила ногу, ища опоры, и, увы, как раз там, куда она приладила ступню в старом шлепанце, уже припарковался красный металлический грузовик, груженный желтыми цыплятками. Другая нога дрыгнулась, разбрасывая машинки и животных, а грузовик, неосмотрительно остановившийся на краю, слетел с верхней ступеньки, увозя с собой новый груз — ногу в шлепанце. Курица и желтые цыплятки брызнули во все стороны, а Вдова покатилась кувырком (или «вверх тормашками», как сказала бы Винни): седина-шлепанцы-седина-шлепанцы-седина, — подпрыгивая на каждой ступеньке. И крича. Крича, как зверь, как старый кот миссис Бакстер кричал, нажравшись крысиной отравы. Когда Вдова долетела до подножия лестницы, крики смолкли. Она неловко приземлилась на загривок, и пустые глаза ее уставились на задранные разбросанные ноги. Наверняка ей так неудобно.

Очень-очень быстро они сбежали по лестнице и подобрали красный грузовик и цыпляток. Потом ринулись наверх, по пути собирая жертв катастрофы, которую учинила Вдова, — коров и овец, коричневую тележку, пожарную машину, черный «ровер», телегу молочника, молочные бутылочки, уток и гусей, — побросали это все в ящик с игрушками и отволокли к себе на чердак.

Потом опять спустились, проскользнули мимо Вдовы, стараясь на нее не глядеть. Влезли в плащи и резиновые сапоги, отперли дверь и выбежали под дождь в сад, наплевав на все запреты.

Во Вдовьем саду всегда царил порядок, опрятно росли благовоспитанные цветочки — львиный зев и левкои, четкие бордюры из патриотичных белых бурачков, голубых лобелий и красного шалфея. На зеленом бархате газона хоть в кегли играть, а деревья — сирень, груша, боярышник и яблони — всегда аккуратно подстрижены. Играть в таком саду — так себе веселье, но, как сказала бы Вдова, если б смогла заговорить, веселья им на сегодня вполне хватило.

Они упрямо играли в глубине сада, где даже ребенок с острым слухом, не говоря о детях с забитыми простуженными ушами, вряд ли услышал бы крики падающей женщины. Таково, во всяком случае, было у них алиби.

Впрочем, когда из задней двери выскочила Винни, ее крики они прекрасно расслышали.

Спустя много недель они играли в шарики, шарик закатился под вешалку, и Чарльз нашел там одинокого желтого цыпленочка — достал его и предъявил сестре. Оба не сказали ни слова. Желтый цыпленочек тоже тайны не выдал. Большое ему спасибо.

И вот так они остались на попечении Уксусной Винни, урода их рода, тетушки из преисподней — ровесницы века (сорок девять), но вовсе не современной. И близко не стояла. Раньше они о Винни особо не задумывались — главное, не попадаться ей на пути, — а теперь, когда сгинули все остальные, от нее стало некуда деться.

После смерти Вдовы Вера уволилась и уехала к сестре. Не вынесла мысли о том, что в доме будет хозяйничать Винни. Чарльз переехал в Верину комнату, а Винни с кошкой Каргой — в комнату Вдовы (лучшую спальню), вечно жаловалась, что Вдовий матрас ее убивает, а они вспоминали принцессу на горошине (хотя из Винни скорее получилась бы горошина, чем принцесса), и Чарльз обильно фантазировал о матрасах-убийцах, потому что не раз и не два они всерьез мечтали о том, чтобы Винни поглотили конский волос и тик.

Таким, как Винни, нельзя поручать детей. Дети ей не нравились, и она не любила воспитывать никого, кроме кошки — твари, которая изредка приоткрывала в Винни тайники нежности. Страшновато бывало войти в комнату и увидеть, как она стоит на четвереньках, заглядывает под диван и зовет: «Кис-кис-кис» — добрым голосом, осипшим от редкого использования.

— А все ваша мать виновата! — кипела Винни, дергая колтуны Изобел; без присмотра кудри у Изобел стали как проволока и смахивали на терновник. — Я вам что, парикмахерша? — бормотала Винни, сражаясь с щеткой «Мейсон Пирсон».