Кейт Аткинсон - Человеческий крокет

Я как Алиса — она тоже проснулась и поняла, что Зазеркалье ей приснилось. Не верится, что все это, такое настоящее, вовсе не случалось. Тогда казалось реальным, кажется реальным сейчас. Порою внешность очень обманчива.

В начале мая меня выписывают. К июню я почти нормальна. Не в курсе, что это значит. Впрочем, разные версии реальности по-прежнему сбивают с толку. Скажем, Пес при виде меня ликует, и он, в общем, тот же Пес, но не совсем (может, он пеС). Карие глаза теперь голубые, хвост укоротился. «Литские актеры» по-прежнему ставят «Сон в летнюю ночь», но Дебби отчего-то играет не Елену, а Гермию — слово немногим длиннее, в сюжете почти та же функция, но все равно непонятно. Эти мелкие отклонения озадачивают больше всего — у меня какое-то круглосуточное дежавю.

Дебби стоит у плиты, кипятит молоко для вечернего какао. Недавно вернулась с репетиции. (Интересно, предстоит ли ей снова кошмарная экскурсия в Арденский лес?) В текущей версии истории Дебби не выказывает особых признаков помешательства, а ее скепсис касательно близкой родни ограничивается гримасами в спину Винни и бубнежом: «Кем она себя возомнила?»

Дебби чуточку хмурится. Она меня спасла, и теперь я отношусь к ней как-то иначе, будто, подарив мне вторую жизнь, она добилась права играть материнскую роль. Она уже серьезно супится.

— Что такое, Дебби?

Она оборачивается ко мне, и молоко выкипает. Снимаю кастрюльку с плиты, выключаю газ. Дебби хватается за живот и ахает.

— Что такое? — не отстаю я. — Больно?

Она кивает и кривится. Заманиваю ее в гостиную, где она тяжело плюхается на диван.

— Господи, какой ужас! — говорит она.

— Сейчас все хорошо? Позвать Гордона?

— Ой, нет, не дури. Все нормально, я просто… — Она взвизгивает и опять хватается за живот.

— Я вызову врача, — торопливо говорю я.

Глаза у нее распахиваются, становятся почти большими, она глубоко вдыхает и давится одним словом:

— Нет!

— Нет?

— Нет, — ворчит она, — поздно.

— Что поздно?

Но она уже на коленях на ковре, непонятно машет мне руками, и я во всю глотку призываю Винни.

— С Дебби что-то не так, — сообщаю я. — Вызови врача!

Дебби снова кричит — не пронзительный визг, но жалоба из глубин примитивного нутра, о котором она и сама до сей минуты не подозревала.

И она права, поздно — уже появилась головка.

— Дьявол тебя дери, — лаконично выражается Винни. — А это еще откуда?

Винни — скорее повитуха из преисподней, чем колдунья Мэб, [102] Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт I, сц. 4. Пер. О. Сороки. — садится на пол, а я бегу ставить чайник, ибо все мы знаем, что чайник ставить полагается.

Дебби урчит, пыхтит, сопит и, пытаясь разродиться этим внезапным младенцем, чуть не роняет Винни. Рядом стоит Пес — склонил голову набок, выражая интерес, и навострил уши, давая понять, что готов помочь, если надо.

Винни вступает в бой, пытается уложить Дебби на спину, та вопит:

— Еще не хватало! — между двумя особо сильными схватками, а потом ребенок вдруг выстреливает наружу и пойман, к бесконечному ее изумлению, Винни.

Винни орет первая, прежде ребенка, а Дебби невозмутимо просит портновские ножницы и одним уверенным щщщщелч-ком лезвий освобождает от себя дитя.

— А чайник вскипел? — нетерпеливо спрашивает она. — Чая хочу, умираю.

— Твоя сестра, — констатирует Винни, весьма помятая после такой эмоциональной травмы, и вручает мне человеческий осколочек, завернутый в полотенце.

— Твоя сестра, — сообщаю я Чарльзу, который как раз вернулся с работы; он машинально берет у меня ребенка, а потом чуть не роняет.

— Сестра? — совершенно теряется он.

Дебби хихикает, Винни закуривает, просвещать Чарльза вынуждена я. Возвращается с работы Гордон, и Чарльз передает ему сверток со словами:

— Твоя дочь.

У Гордона отпадает челюсть.

— Мое чего?

И я вскакиваю и разъясняю, что это не я усохла и вернулась назад во времени, а совершенно новый Ферфакс-сюрприз.

— Вот так вот запросто? — в изумлении шепчет он.

Ребенок уже прорастил себе хохолок мягких червонно-золотых волос — на «родничке», поясняю я Чарльзу со знанием дела.

— Ты подумай, — говорит Дебби, — волосы как у Чарльза. Кто-то у вас в семействе был рыжий. Интересно, кто?

— Это, наверное, рецессивный ген, — тихо произносит Гордон, от этой мысли как будто погрустнев.

Не считая рыжих волос, между новым младенцем и его крылечным прототипом сходства мало. Мы нарекаем младенца Рене.