Мирьяна Новакович - Страх и его слуга

Но мой слуга на самом деле был мудр. Он понял, о чем речь. И я предложил ему работу потому, что и я мудр. Самые грандиозные планы, даже величайшие планы Беззубого, его отца и того, третьего, реализуются через обычных людей, через их простые поступки, которые можно предвидеть.

— Этот Виттгенштейн, почему он им важен? Разузнай.

— Виттгенштейн?

— Да, Людвиг Виттгенштейн был единственным другом графа Шметау. Потом с ним произошло нечто крайне неприятное, причем, похоже, дважды. Поговори со слугой Шметау.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

Он тут же повиновался и присоединился к слугам.

Потом мы проехали еще одни ворота и оказались в предместье Унтер Раценштадта. Новак продолжал болтать со слугами, меня больше никто не беспокоил. Справа, над лысой головой Шмидлина, была видна Сава. Мутная и грязная после вчерашнего ливня. У этой реки каждый день другое лицо. Кто-то, похоже, тот грек, которого прозвали Мрачным, сказал, что человек не может дважды войти в одну реку. Тоже мне эзотерическое знание! А суть состоит в том, что один и тот же человек не может дважды войти и в одну и ту же реку, и в разные реки. Потому что человек, так же как и реки, подвержен изменениям.

Вдруг я обнаружил, что между мной и Шмидлином скачет незнакомый мне всадник. Одет как турок. Откуда в Белграде турок, невероятно! Я не сразу разглядел его лицо. Оно было прикрыто огромным красным тюрбаном. Кафтан из самого тонкого бархата, расшитый жемчугами и перламутром, закрывал бока его лошади. Его носки были голубыми, как бирюза, а на загнутых вверх носах туфель красовался крупный черный жемчуг. Тут он обернулся ко мне, и я тотчас узнал его. Узнал жидкую длинную бороду и синие глаза. Это был великий визирь Юсуф Ибрагим. Огромное ювелирное украшение из перламутра венчало его тюрбан, и, несмотря на пасмурный день, сверкало так, что, взглянув на него, я испугался, что ослепну.

Вспомнил я и печать визиря. На ней было два поля, на первом, большем, стояло: «Юсуф Ибрагим, верный раб божий». А на втором, поменьше: «В молчании — безопасность». Приятно вспомнить, какую виртуозную сплетню об этом образцовом боснийце, который так сильно возвысился в Стамбуле, придумал и распространил я! Отрекомендовал его шпионам султана шелковыми словами, гладкие и опасные, они сами свивались в шнурок, накинутый визирю на шею. Но дела позвали меня с Леванта на восток, и я был вынужден, несмотря ни на что, срочно отплыть из бухты Золотой Рог. Потом я слышал, что он выкрутился и в знак благодарности Аллаху (как будто я шайтан!) построил мост через Жепу, там, откуда сам был родом. Но оставить безнаказанным такое я уже не мог, посему сел и почерком одного из его земляков написал ему письмо. В письме я порекомендовал ему приказать вырезать на одной из плит моста надпись:

Позже я как-то вечером проезжал через Жепу и сел отдохнуть на каменную ограду моста. Было холодно, но мост оставался теплым, он хранил дневной жар. Никакой надписи на мосту не было. Я сказал себе, что и это не должно остаться безнаказанным…

И что теперь от меня нужно этому боснийцу? Хочет мне отомстить? И как вообще Великий визирь может скакать на коне вместе с австрийцами? Вдруг мне пришло в голову, что он призрак. Такой же, как один из тех, кого я уже встречал в Унтер Раценштадте. Похоже, никто из моих спутников его не видел.

И пока у меня в голове вертелись все эти мысли, он громко рассмеялся и сказал:

— Еещяотсан хин зи ондо окьлот он херт ан и ежад тежом а узарс хатсем хувд ан ыт сачйес. — Его лицо стало меняться. Жидкая длинная борода исчезла, глаза стали крупнее, тюрбан превратился в кудрявый парик. А зеленый кафтан в…

Пурпурный плащ!

Это был пурпурный граф, которого я видел по пути в Белград. Туфли с крупным черным жемчугом на загнутых вверх носах по-прежнему оставались у него на ногах, в кавалерийские сапоги они не превратились. Но это меня нисколько не утешило. Даже наоборот, очень встревожило.

Коль скоро пурпурный явно был австрийцем, это означало, что он ехал вместе с нами и не собирался исчезать, чего можно было бы ждать от турка в соответствии с лучшими традициями духов из бутылки.

Почему же он ко мне так странно обратился? Одно из двух: или хотел, чтобы я его не понял, или знал, кто я такой, и сообщил нечто таким образом, чтобы его не понял никто другой. Оба варианта были отвратительны. Потому что если он говорил для того, чтобы я его не понял, то он сумасшедший, а сумасшедших нужно бояться больше всех зол, а если же он знал, кто я такой, то тогда мог быть моим главным врагом. Вот регент Сербии с самого начала знал, кто я, но регент Сербии не мог превращаться в великого визиря. А если сейчас в Сербии оказался и мой главный враг, это может означать только одно: здесь действительно готовится конец света.