Филипп Соллерс - Мания страсти

Наполеону расхваливали какого-нибудь очередного генерала. «Ну ладно, ладно, — говорил он, — все это прекрасно, но везучий ли он?» Окружение Императора полагало, что он так просто хотел пошутить. Ошибка. Нет вопроса более серьезного, чем везение.

Вот для меня воплощенное везение: Дора, колдунья с ученой степенью, ведущая дело в суде. Возбужденные или любопытствующие взгляды Председателей, подозрительные или ревнивые Председательниц не могли увидеть то, что видел я, сидящий далеко позади нее, внимательно слушающий: ее жемчужную наготу под платьем, изгибы тела и шепоты в ночи…

«Высокий суд хотел бы…»

Свидетели у барьера:

Спиноза: «Если бы люди способны были направлять собственную жизнь осторожно и рассудительно, если бы им всегда везло, они не были бы подвержены никаким суевериям. Но поскольку они часто оказываются в ситуации настолько критической, что не знают, как из нее выбраться, и, с другой стороны, без конца желают иметь все больше и больше вещей, они самым жалким образом колеблются между страхом и надеждой и, в конце концов, оказываются готовы верить неизвестно во что».

Гегель: «Человек есть эта самая ночь, это пустое ничто, эта ночь, что обволакивает все своей простотой, бесконечное множество понятий, образов, ни один из которых в действительности ни продуман, ни представлен. Именно здесь, именно ночь, природа изнутри, „эго“ в чистом виде. А вокруг этого фантасмагорического спектакля непроглядная тьма: здесь неожиданно появляется окровавленная голова, там — бесформенная белая масса, тут же исчезает. Именно такую ночь обнаруживаешь, когда смотришь человеку прямо в глаза, ночь, что становится все более и более чудовищной, это перед нами опускается ночь мира».

Маркс: «Деревянной болванке необходимо подвергнуться некоторой трансформации, чтобы превратиться в стол. Стол из-за этого не перестает быть деревом, то есть осязаемой вещью, одной из прочих осязаемых вещей. Зато стоит ему появиться на сцене в качестве товара, стол становится вещью сверхосязаемой, хотя и не перестает быть от этого осязаемым. Ему недостаточно просто быть поставленным на четыре ножки, он опрокидывается вверх тормашками перед всеми остальными товарами и начинает выделывать акробатические трюки, более странные, чем если бы вдруг принялся танцевать».

Овербек [11] Фридрих Овербек (1789–1869) — немецкий живописец, основатель братства назарейцев (немецких и австрийских живописцев-романтиков). Стремился воскресить средневековое религиозное искусство, в стилизованных сентиментальных произведениях подражал немецким и итальянским художникам раннего Возрождения. («Торжество религии в искусстве», 1840). : «Во время пребывания в Базеле, в отеле Круа Бланш, летом 1884 года, Ницше, больной, прикованный к постели, откровенно излагал мне свою тайную доктрину, тихим шепотом и с видом столь зловещим, как если бы речь шла о каких-то неслыханных откровениях».

Фрейд: «Когда речь заходит о вещах, связанных с сексуальностью, люди говорят об этом как угодно, только не искренне. Они отнюдь не стремятся раскрыть свою сексуальность, они маскируются, прячутся за толстым наслоением лжи, как будто в мире сексуального они всегда вели себя дурно. И в самом деле, о своей эротической жизни никто не может говорить свободно и открыто».

Председатель:

— Господа, перед нами обвинительное заключение. Подсудимый обвиняется в том, что:

1) вел себя в жизни осторожно и осмотрительно, при том, что ему всегда везло;

2) смотрел прямо в лицо всему негативному, преобразуя его в магическую силу;

3) был нечувствителен к танцу живота всякого рода товаров;

4) в непрерывном экстазе переживал вечное повторение одного и того же; откровенно говорил о своей сексуальной жизни.

Свидетели:

— Это он! Он! Тот, кого мы ждали! Китаец! Освободите его! Аллилуйя!

Председатель:

— Охрана, удалите свидетелей, освободите зал. Здесь кое-кто начинает слишком много размышлять! Люки! Задрайте люки!

Давайте уточним: изящество и деликатность относятся к области чувственности, которую можно доказать и которая всегда скрыта. Дора, к примеру, испытывала оргазм быстрый и сильный, что, в конечном счете, встречается довольно редко. Обычно это много шума из ничего, умело срежиссированный эксгибиционизм, обморок, словно перед кинокамерой, клише фригидности, самка или самец, которые не знают друг друга, раздражают друг друга, чрезмерно стараются. Фиаско или симуляция, вот и весь диапазон. Вспышки ревности Доры были, в действительности, вспышками возбуждения, она без труда принимала их, никакой ненужной психологии, никакого морализма. Едва заметный взмах тыльной стороной ладони, как если бы это было некое облачко, стремительность рефлексов и реакций. Мы не говорили с ней о своих истоках, это глупо. Жизнь слишком коротка, чтобы рассказывать друг другу свое прошлое, никакого утраченного времени, мы не ищем, мы находим. Равно как и никакого будущего, мы остаемся на протяженной линии. Протяженной. Ненапряженной.