Филипп Соллерс - Мания страсти

Глава Партии:

— Хорошо бы головки самонаведения ракет направить на этого гетеросексуального извращенца. Он не внушает мне никакого доверия. Такой способен на все, или почти на все… В своей мастерской, с его порохом а-ля девятнадцатый век, этот египетский крокодил способен превратить убийство в банальную групповуху.

Первый заместитель:

— Или в розыгрыш.

— Точно. Это же интеллектуал… Никаких принципов…

Превосходный наблюдатель, Уильям Сьюард Б., в Танжере великой эпохи. Ничего схожего с нынешней ситуацией, эстетствующим самолюбованием, бесполыми туристами, роскошью и убожеством светского существования, безопасным кинематографом… Это было еще до того, как «жизнь понятная и ясная стала преступлением», и за ней началась пристальная слежка в соответствии с «жизненной необходимостью смутного времени». Отныне, как выразился один из немногих серьезных аналитиков нашей эпохи, «приходится поспевать за инфляцией обесценившихся ценностей нашей жизни. Наркотики помогают противостоять подобному порядку вещей, безумие помогает его избегать». Истина это момент Лжи, еще говорил он, не уточняя, впрочем, является ли его собственное утверждение в данный момент истинным или ложным. Во всяком случае, вот начатки, еще кустарные, современного рынка:

«Он открыл притон в Иокогаме, сбывал краденое в Бейруте, сутенерствовал в Панаме. Годы Второй мировой войны его изрядно обогатили — он занялся молочным производством в Голландии, разбавлял сливочное масло техническим жиром и заграбастал рынок вазелина в Северной Африке, перед там как отхватить большой куш со своими инкубаторскими телятами. Он процветал и благоденствовал, заполонив весь мир фальсифицированными лекарствами и всякого рода подделками: ядом против акул, состряпанным из помоев, просроченными антибиотиками, дырявыми парашютами, списанными военными интендантами за негодностью, кустарными сыворотками и вакцинами, спасательными плотами, больше напоминающими дуршлаг…»

Довольно-таки убогие начатки, о которых не желают нынче слышать разные шишки из Института трансгенетики, где проводят эксперименты с гормонами и внедрением диоксинов. А также не любят они вспоминать своих доисторических предков, которые в действительности оказываются мелкими буржуа из Мена. Во всяком случае, все что угодно, даже клонирование, первый этап в лечении Вируса Человека, раньше всего и раньше всех упоминается в «Пиршестве»:

«Пуантилисты отрывают крошечные частички собственной плоти и взращивают точные копии, оттиски самих себя в колбах с эмбриональным гелем. Если и не удается положить конец процессу деления, ничто не помешает думать о том, что однажды на поверхности земного шара останется лишь одна-единственная моносексуальная копия, единое существо, состоящее из миллионов различных тел… Будут ли эти тела подлинно независимы и самостоятельны, и возможно ли будет со временем создавать вариации различных признаков? Сомневаюсь в этом. Эти оттиски-копии должны время от времени подзаряжаться от Материнской Клетки, называемой также Протоплазменным Отцом»…

Разумеется, гомосексуальность является здесь законом, вытащенным, наконец, на свет божий. Клерикальный (и, по определению, гомосексуальный) призыв является процессом одомашнивания или, если угодно, закабаления, имеющим целью интенсивное воспроизводство дубликатов-двойников. К-666 довелось наблюдать нашествие «Lathas», тел, которые проводят свое время, имитируя еще живые оригиналы. Таким образом, отстаивается тот факт, что отныне существуют лишь мгновенные явления, отмеченные, но не оставшиеся в памяти жесты, фотокопии, мимика. Род людской становится огромной гримасой, не имеющей ни цели, ни смысла. Любое средство — это средство, оправдывающее незыблемую диктатуру средства. Бездарные слова, липкие фотографии, нагероиненные герои информационных выпусков. Насилие, население — похожие корни. Всем совершенно ясно, что речь, прежде всего, идет о том, чтобы прожить не жизнь — смерть как можно ближе, заняться разведением ее стекловидной культуры, представляющей собой застывший вертикальный спазм. «Смерть была идолом их культуры, — объясняла мне мать, поднимая глаза от своей колдовской книги майя. — Именно из смерти извлекали они огонь, и слова, и зерна маиса… Смерть превращалась в зернышки маиса»… Как ты права, мамочка! Поставь сюда свой колос! Алтарь!

«Писатели рассуждают о сладковатом и пьянящем аромате смерти, между тем первый попавшийся наркоман объяснит тебе, что смерть не имеет запаха и в то же время сама источает запах, от которого перехватывает дыхание и леденеет кровь… бесцветный антизапах смерти… никто не может вдохнуть его сквозь розовые завитки плоти и фильтры черной крови… запах смерти — это в целом запах бесспорный, и это также абсолютное отсутствие всякого запаха… именно это отсутствие прежде всего поражает обоняние, поскольку любая форма органической жизни обладает запахом… прекращение запаха так же ощутимо, как смена дня и ночи для глаз, тишина для ушей, невесомость для чувства равновесия… В периоды дезинтоксикации наркоман распространяет вокруг себя этот запах, принуждая других вдыхать его. Завязавший наркоман своим запахом может превратить дом в нечто непригодное для обитания, и затем достаточно проветрить, чтобы это самое жилище вновь наполнилось зловонием, к которому привыкли добропорядочные граждане».