Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

Как-то утром в январе я спускаюсь вниз к завтраку и вижу возле моего прибора письмо. Адрес на конверте написан рукой Ингрид. Сажусь за стол, беру письмо и чувствую, что наша Старушенция следит за мной в оба, хотя и стоит ко мне спиной — это уж она так умеет, словно у нее еще одна пара глаз, на затылке.

— Письмо от твоей подружки?

— От какой подружки?

— От какой подружки? — Я слышу, как шипят яйца, которые она выливает на сковородку. — От той девчонки, которой ты хороводишься, — говорит она. Верно, думаю, видела меня где-то с Ингрид, но тут она говорит: — От девчонки, которая прислала тебе поздравительную открытку в твой день рождения и подарила тебе портсигар.

— О, эта… Так это было несколько месяцев назад.

— А теперь ты что же — больше с ней не встречаешься?

Кто ее знает, что она могла пронюхать. У нашей Старушенции не сразу-то разберешь, с ней легко попасть впросак.

— Да так, время от времени. Мы с ней, в общем-то, дружим.

— Так чего ты тогда виляешь? — говорит она. — Ты что, стыдишься ее или как?

Она оборачивается ко мне, и я опускаю глаза в тарелку с кукурузными хлопьями.

— Просто я не хочу, чтобы ты вообразила невесть что.

Она снова отворачивается и поливает яичницу растопленным салом.

— Что такое я могу вообразить?

— Ну, что это серьезно и прочую муру.

Она покачивает головой.

— Понять не могу, что такое творится с молодежью нынче! Сами не знают, чего им надо. Все хотят только позабавиться — сегодня с одной, завтра с другой. Когда я была молодая, у нас парни либо ухаживали за девушкой всерьез, либо оставляли ее в покое.

Она снимает сковороду с плиты и широким кухонным ножом раскладывает куски яичницы по тарелкам: одно яйцо Джимми, одно мне. Потом дает нам еще по куску бекона, ставит сковороду обратно на плиту и выключает газ. Берет свою чашку и принимается пить чай, поглядывая, как мы с Джимми уплетаем яичницу.

— Теперь все по-другому, — говорю я, — времена меняются. Знаешь, как теперь говорят: нужно перебеситься до брака, чтобы потом не потянуло.

— Бывает и иначе: парень только побаловаться хочет, а его хлоп — и окрутили, — говорит Старушенция.

Разговор этот был мне не по нутру с самого начала, а теперь он и вовсе принимает такой оборот, что нравится мне все меньше и меньше, поэтому я умолкаю и не произношу больше ни слова. Минуты бегут, мы продолжаем молча есть, и через некоторое время Старушенция говорит:

— Что же ты не распечатаешь письмо?

— Прочитай письмо, Вик, будь паинька, — говорит Джим. — А мы послушаем, что новенького.

— Придержи язык, пока не получил хорошего подзатыльника, — говорит Старушенция. — Это будет самая для тебя подходящая новость.

Джим сидит к ней спиной, он прячет голову в плечи, высовывает язык и страшно таращит глаза.

— Я прочту в автобусе, — говорю я, стараясь не улыбнуться, чтобы не выдать Джима. — Верно, какая-нибудь ерунда.

— Ну, едва ли! — говорит Старушенция крайне сухо. — Зачем бы тогда стала она писать?

Однако, как она ни старается, я не поддаюсь на удочку и, когда я спускаюсь с холма к автобусной остановке, письмо, все еще не распечатанное, лежит у меня в кармане. Я здорово зол на Ингрид за то, что она послала это письмо и растревожила нашу Старушенцию. Точно нельзя было позвонить по телефону, если ей хотелось мне что-то сообщить! На остановке я разрываю конверт.

«Дорогой Вик, — пишет Ингрид, — у меня что-то с желудком, и я не была сегодня на работе и не пойду и завтра (в четверг), а значит, не смогу с тобой встретиться. Но сегодня вечером мамы не будет дома, и ты, если хочешь, можешь прийти к нам. Ты знаешь, где я живу. Постучись с черного хода. Любящая тебя Ингрид.

P. S. Не приходи раньше половины восьмого, потому что мама уйдет только в семь».

Что ж, это действительно хорошая новость. Я еще никогда не был у Ингрид, но, уж наверное, у них там найдется кушетка или большое кресло, и это будет куда удобнее, чем в парке.

— Я никак не могла позвонить тебе, потому что мама целый день была дома, — говорит Ингрид. — Тогда я нацарапала эту писульку, сказала, что хочу немножко погулять, пошла и отправила.

— Ты ничего не рассказывала своей маме обо мне? — спрашиваю я.

— Нет, не рассказывала. Ведь мы с тобой… Понимаешь, если бы мы были помолвлены, тогда другое дело…

— Да… конечно.

— А твои родители тоже ничего не знают обо мне?

— Да вроде и знают, и не знают. Они видели твою открытку и догадываются, что какая-то девушка подарила мне портсигар, но, как часто мы встречаемся и что вообще у нас с тобой, этого они не знают.